Из моего прошлого 1903-1919 годы (Часть 4)

Коковцев В. Н.

19-гo января я отвечал на запрос о чуме, 22-го на такой же запрос о развитии контрабандного промысла спиртом через маньчжурскую же границу; 24-го мне было поручено правительством выступить по вопросу о размере кредита на нужды начального образования и помочь фиксации размера кредита на длинный ряд лет, то есть принять на себя роль защитника народного образования в то время, когда меня же обвиняли в том, что я будто бы являюсь противником расходов на просвещение; 4-го февраля мне пришлось вести настоящий бой с левым крылом Думы по запросу о деятельности опять того же Крестьянского Банка и одержать бесспорный успех над авторами запроса, а уже с 21-го февраля началось рассмотрение бюджета в Общем Собрании Думы.

Я упоминаю о моем выступлении по делу народного образования потому, что мне хочется снять с себя вечное осуждение меня за слишком

скупое отношение к самым неоспоримым нуждам страны, во имя чрезмерно близкого моему сердцу казначейского благополучия.

Вторая моя речь имеет совсем иное значение.

Запрос правительству на этот раз был предъявлен уже без всякого колебания - в смысле обвинения его в явно незаконных действиях, совершенных правительством по ведомству Крестьянского Банка, и предъявлен он был одновременно, как к Председателю Совета Министров, так и ко мне, как руководителю Банка. Запрос получил прозвище "запроса по Дурасовскому делу". Он рассматривался в думской комиссии по запросам очень долго и попал с руки Правительства перед самым Рождеством. Подписан он был левою группой, эсдеков. Первым подписавшим и главным, если неединственным, зачинщиком дела был депутат Покровский 2-ой, который задолго до предъявления запроса неоднократно являлся ко мне и в приемные дни и испрашивал особые аудиенции, постоянно доказывая мне совершенные не только Крестьянским Банком, но и административными властями вопиющие несправедливости в ущерб крестьян, будто бы окончательно разоренных банком.

Мне пришлось, поэтому, войти очень {446} глубоко во все частности этого дела, и я успел изучить его до мельчайших подробностей еще в ту нору, когда вопрос так остро поставленный Столыпиным совершенно не был мне известен. Близко следил за ним и П. А. Столыпин и постоянно просил меня давать все большие и большие подробности, по мере того, что выяснялось из настояний Покровского 2-го и предъявляемых мне Крестьянским Банком данных возмутительная история этого дела, в котором так называемые Дурасовские крестьяне были бесспорно жертвою агитации того же Покровского, сумевшего, однако, скрыть следы своей работы и избежать обнаружения ее.

Всем было, однако, ясно до очевидности, что без него и его сотрудников по агитации никогда не было бы тех осложнений, которых достигло это возмутительное дело. Правда не было бы и того на самом деле настоящего триумфа, которого добилось правительство. После окончания прений по этому делу не только запрос не был принят Думою, но немалый конфуз испытала и Думская комиссия о запросах, разделявшая все заключения интерпеллянтов, но и те члены Думы, правее эсдеков, которые дали ему свои подписи. Мои друзья из кадетской оппозиции были разумеется в числе их и даже не отказали ceбе в удовольствии, как сделал например Аджемов, - пустить в меня, во время моих объяснений, язвительные стрелы.

Когда вопрос правительству созрел и состоялось заключение Комиссии о запросах, не только принявшее запрос, но и пошедшее в своих заключениях дальше самих авторов его, я был уже в курсе предположений Столыпина поднять вопрос о передаче в ведомство Землеустройства Крестьянского Банка.

Моим первым желанием было просить его взять на себя ответ на запрос. Но он сразу же и решительно отказался от моего предложения, сказавши, что никто не положил так много труда, как я, на изучение дела, и даже было бы крайне невыгодно, чтобы выступал от имени правительства кто-либо другой, а не я, потому что первый подписавший - Покровский - будет конечно обосновывать запрос, а ни с кем из членов правительства он не вел таких частых и назойливых переговоров, как со мной. Он прибавил, что лично у него Покровский был всего один раз, и он не входил с ним ни в какие частности, ссылаясь на то, что все дело находилось в руках Крестьянского Банка и никто не должен отвечать за него помимо Министра Финансов.

При заслушании запроса Дума была в большом составе.

{447} Трибуны для публики были полны до отказа. Готовился так называемый большой думский день.

Хотя Покровский 2-ой знал не только мою точку зрения, но и все обстоятельства дела, которые, конечно, будут выдвинуты мною, потому что я не скрывал их от него и даже предупреждал его, что помимо их у меня есть в запасе и другие очень неприятные для его запроса данные, - он повел атаку на правительство в крайне приподнятом тоне и не поскупился на самые резкие выражения, срывая каждый раз дружные знаки одобрения от своих единомышленников и их соседей.

Столыпин

на заседание не приехал, хотя я очень просил его не оставлять меня одного, так как нельзя было предвидеть не примут ли прения такого характера, при котором выступление Председателя Совета Министров может оказаться совершенно необходимым. Он сказал мне, однако, что считает не нужным этого делать, так как у меня столько данных, что результат запроса для него вполне обеспечен. Когда мы уходили из заседания, - это было на праздниках, - он задержал меня и просил не думать, что на его отношение сколько-нибудь влияет происшедшее между нами разногласие в вопросе о подведомственности Крестьянского Банкa. Кривошеин все время просидел в Думе пока не окончились прения и не последовало голосование, не только не давшее необходимых двух третей голосов для представления принятого запроса на усмотрение Верховной власти, но просто запрос был значительным большинством голосов отклонен.

Запрос был просто недобросовестный, основанный на данных заведомо для самых интерпеллянтов ложных и даже лживых, разбить их не было особенного труда, и нужно было только не бояться резких выпадов до прямой брани. Но их на самом деле вовсе не было.

Зала носила характер весьма выгодный для меня. С самого начала было очевидно, что я располагаю всеми данными, которые целиком оправдывают деятельность всех органов правительственной власти в этом деле и что встать на сторону интерпеллянтов значило потворствовать самой разнузданной пропаганде насильственного захвата земли, даром, и разжигания крестьянских страстей, что и было на самом деле выполнено скрывшимися за крестьянскими спинами агитаторами. Всем было ясно до очевидности, что главным из них был никто иной, как сам Покровский 2-ой, сумевший, однако, ловко, спрятать концы своего участия в воду. Недоставало только в моем распоряжении возможности вскрыть {448} и эту подоплеку, но когда я сказал, что в руках Крестьянского Банка недостает, к величайшему для меня сожалению, только одного права и возможности сказать кому обязаны Дурасовские крестьяне своими страданиями, то раздались отдельные голоса: "не стоит, это и так ясно".

Невелика была передышка, которую дали мне Думские занятия, потребовавшие почти бессменного пребывания моего в Таврическом Дворце с первых дней января, и уже 21-го февраля мне пришлось снова появиться там же на общих прениях по бюджету на 1911 год.

Они не предвещали ничего исключительного, так как и на этот раз положение правительства было особенно благоприятно: прекрасные урожаи 1909 и 1910 годов отразились самым благоприятным образом на поступлении доходов и дали возможность значительно увеличить и расходную смету, сведя ее не только без особых затруднений, но и давши широкое удовлетворение излюбленным Думою культурным потребностям страны и предупредивши тем самым большинство обычных ее пожеланий. Это был четвертый бюджет, рассматриваемый Государственною Думою 3-го созыва, и я принял, с полного одобрения Совета Министров, за основание моего выступления в составе общих прений естественно напрашивавшееся сопоставление этой четвертой росписи с первою рассмотренною Думою росписью на 1908 год. Сравнение невольно получалось разительно благоприятное в смысле финансового положения Poccии решительно во всех отношениях. К тому же и заключение бюджетной комиссии Думы было на этот раз еще более оптимистическое, нежели и без того чрезвычайно благожелательное для правительства заключения ее по росписи на 1909 и 1910 г.г.

Этому сопоставлению и выводам из него я посвятил всю мою речь, которая невольно звучала самым бодрым и полным веры в будущее тоном и часто, гораздо более часто чем в предыдущие годы прерывалась шумными одобрениями не только правого сектора Думы, но даже временами и части левых групп, их умеренного крыла. Заключительные мои слова были покрыты, как говорит стенограмма, оглушительными продолжительными аплодисментами всего центра и правых скамей.

Когда я сошел с трибуны, меня обступили внизу многие депутаты, а в числе их не мало и таких, которых я лично почти не знал, и не скупились на выражения благодарности, одобрения и сочувствия за все сказанное. Председатель Думы Родзянко своим зычным голосом не постеснялся, стоя рядом с Шингаревым, сказать мне: "а я все-таки держу пари, что {449} Андрей Иванович не откажет себе в удовольствии выступить вслед за Вами и объяснить нам, что Ваша роспись опять никуда не годится, и что наши финансы куда хуже, чем были прежде, и мы по прежнему находимся на краю банкротства".