Из неизданных откликов на смерть Пушкина

Вацуро Вадим Эразмович

«ДУМА НА СМЕРТЬ П<УШКИН>А»

[Потерянный во мненьи света] [Играя славою чужой] Он поднял руку на поэта Свершил удар… Погас! и смолкли дивны звуки; Не взвеселит он больше нас Кто дивный светоч был для нас

«СМЕРТЬ ПОЭТА»

Восстал он против мнений света Не мог щадить он нашей славы На что он руку поднимал! Навел удар… Замолкли звуки чудных песен Не раздаваться им опять Угас, как светоч, дивный гений

Строки из «Смерти поэта» входят, таким образом, в число опорных заимствованных формул, на которых строится стихотворение неизвестного поэта. Принципиальный смысл их, однако, изменился, и самый образ Пушкина в восприятии этого автора не только не тождествен лермонтовскому, но противоположен ему. В «Думе на смерть П<ушкин>а» социальный смысл конфликта снят; он перенесен в плоскость национальную. И здесь нам приходится обратить внимание на другой ряд поэтических ассоциаций — уже со стихами Пушкина:

«ДУМА НА СМЕРТЬ П<УШКИН>А»

Он равным зрел неравный бой Да будет тих величья сон

ПУШКИН

И равен был неравный бой «Бородинская годовщина» И тих твоей могилы бранной Невозмутимый, вечный сон «Перед гробницею святой»

«Отдельный отрывок» и «Врагам всего, что русским мило…»,

проясняющие окончательно концепцию «Думы на смерть П<ушкин>а», являются прямой парафразой стихов «Клеветникам России» и «Бородинской годовщины». Итак, в поэтическом сознании автора прежде всего «антифранцузские» стихи Пушкина, понятые прямолинейно и примитивно, в духе «официальной народности» и официального патриотизма. Пушкин рассматривается как жертва «клеветников, врагов России», «гнездо» которых есть средоточие мятежей против законной легитимной власти. Здесь монархические чувства неизвестного автора разыгрываются до такой степени, что он прямо начинает угрожать Франции разорением, которое должно совершиться под эгидой имени Пушкина. Чудовищность этой идеи, впрочем, кажется, заставляет его остановиться и дописать к своим стихам примирительный «постскриптум», где непосредственный виновник гибели Пушкина Дантес отделен от нации в целом.

Перед нами, таким образом, случай ярко официозного освещения социальной трагедии, и он весьма интересен, так как обращает наше внимание на некоторые особенности создавшейся в 1837 г. общественной ситуации. Известны донесения Либермана, сообщавшего прусскому двору об антифранцузских настроениях, проявившихся, в частности, во время похорон Пушкина, и анонимные письма этого же времени, обвинявшие в гибели поэта иностранцев [30] . Эти настроения встречали негласную поддержку при русском дворе, резко отрицательно настроенном к французской парламентской системе и к правительству Луи-Филиппа. Стихи гвардейского поэта были их подчеркнутым выражением; они не могли бы быть допущены к печати из дипломатических соображений, но ни в коей мере не могли стать предметом политического преследования. И здесь достойно внимания, что официозно настроенный поэт неожиданно берет себе в союзники Лермонтова. «Смерть поэта» — разумеется, без последних 16 строк, еще не существовавших к 7 февраля 1837 г., — он рассматривает как отражение той же, близкой ему, «антифранцузской» точки зрения. Это, конечно, аберрация, но легко объяснимая, и она проливает свет на парадоксальные на первый взгляд особенности цензурной истории стихотворения Лермонтова. А. Н. Муравьев вспоминал, что «бурю» против Лермонтова вызвала последняя строфа; в остальной же части стихотворения ни он, ни А. Н. Мордвинов, ни Бенкендорф не нашли «ничего предосудительного» [31] . Заключительные 16 строк проясняли адрес лермонтовской инвективы; без них стихотворение можно было при желании трактовать в почти официозном духе, как это сделал неизвестный нам поэт. Любопытно, что С. А. Раевский в своем «Объяснении» по поводу этих стихов прямо пытался навести власти на такое толкование, подчеркивая, что они направлены против «иностранцев», не подлежащих русскому суду; он обращал внимание на патриотические настроения Лермонтова и в доказательство приводил его стихи «Опять народные витии…» — подражание стихотворению Пушкина «Клеветникам России» [32] .

30

См.: Щеголев П. Е.Дуэль и смерть Пушкина. М.; Л., 1926. С. 384; Поляков А. С.О смерти Пушкина (по новым данным). Пб., 1922. С. 42.

31

М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. [М.], 1972. С. 196.

32

Висковатый П. А.М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. М., 1891. Прилож. IV. С. 12–13.

Следы подобной трактовки мы улавливаем и позже; при этом важно отметить, что сам Лермонтов ее учитывает и недвусмысленно противодействует ее распространению. В декабре 1839 г. секретарь французского посольства барон д’Андрэ от имени посла де Баранта осведомляется у А. И. Тургенева: «…правда ли, что Лермонтов в известной строфе своей бранит французов вообще или только одного убийцу Пушкина?». Лермонтов спешит сообщить Тургеневу точный текст, из которого оказывается, что «он и не думал поносить французскую нацию». Этот эпизод разыгрывается в напряженный момент франко-русских отношений и накладывает отпечаток на всю историю дуэли Лермонтова с сыном Баранта. «Заключительной репликой» этого спора, по удачному выражению Э. Г. Герштейн [33] , было «Последнее новоселье» Лермонтова — по общему мнению, стихи «антифранцузские», в которых, однако, автор, как будто предупреждая подобное толкование, ставит один очень важный и симптоматичный «пушкинский» акцент:

33

Герштейн Э.Дуэль Лермонтова с Барантом // Литературное наследство. Т. 45–46. М., 1947. С. 408 и след.

Сказать мне хочется великому народу: Ты жалкий и пустой народ.

Резкая характеристика относится к буржуазной «толпе», «растоптавшей в пыли» национальную славу, и она требует объяснений и обоснований («Ты жалок потому…» и т. д.). «Великий народ» — историческая характеристика, атрибутивно присущая нации в целом. Здесь совершенно тот же ход мысли, что и в пушкинской статье «Последний из свойственников Иоанны д’Арк»: «Жалкий век! Жалкий народ!» [34] .

34

См.: Герштейн Э.Послесловие // Ахматова Анна. О Пушкине. Статьи и заметки. Л., 1977. С. 312.

Таковы проблемы, которые ставит перед нами новонайденный текст [35] .

Приложение

Б. М. Федоров

<3. И. Юсуповой>

Восторгом мысль моя согрета: Вы были дивный идеал, Когда любимого Поэта Ваш голос славу защищал. Ценя и мысль, и выраженье, И чувства пламенной мечты, Вы сами были вдохновенье И чистый гений красоты. Хоть мимолетно Вы касались Струн лиры Пушкина златой, Их звуки в сердце отзывались, Чаруя, властвуя душой. Вот лучший лавр его могилы. О, если б он услышать мог, Кто был его защитник милый, Покров бы смертный он расторг… Он возвратился б снова миру; Душою Гений не угас; Но Вам бы — посвятил он лиру, И все звучал бы он — о Вас!..

35

Непосредственное отношение к Пушкину в анализируемой тетради имеет также стихотворение «И. А. К<рылову> (по случаю праздника 2 февраля 1838 г.)», написанное 3 марта 1838 г., где Пушкин упоминается наряду с Крыловым как вершинное явление современной поэзии. Эти стихи также не были напечатаны и не учтены в библиографии немногочисленных поэтических откликов на крыловский юбилей. См.: Кеневич В.Библиографические и исторические примечания к басням Крылова. 2-е изд. СПб., 1878. С. 323 и след.

Е. П. Зайцевский

Памяти Пушкина

Тебя с надгробным отпеваньем Не проводил к усопшим я, Последним смертным целованьем Не целовал в уста тебя, Твой гроб, омоченный слезами, Не я в могилу опустил И горстию земли с друзьями Его с молитвой не прикрыл. Под чуждым небом смерть Поэта Оплакал одиноко я. Носясь в сиянье славы света, Да внемлет днесь мне тень твоя… О Пушкин! Пушкин! Кто б пророком Твоей кончины ранней был? Тебя дух юности живил, Во взоре голубом, глубоком Играла жизнь избытком сил; Как грива льва, власы кудрями Струились темною волной, Над величавой головой Горел и вился гений твой, Бессмертья окружен лучами. И, сладкогласный лебедь, ты В страны взносился неземные, С своей воздушной высоты Ты пел нам песни золотые. Высоким, сладким пеньем сим Россия в торжестве внимала И с гордостью тебя своим Любимым сыном называла. Твой свежий лавр навек вплетен В венец лавровый Николая, Ты жил, нас славой покрывая, Народом

и царем почтен. Ты вдохновенные искусства Своею лирой освятил, Нам выражал России чувства, Поэтов русских князем был… И вдруг, пришельцем безыменным, Зашедшим к нам бродяг путем, Принятым с лаской, накормленным За радушным у нас столом, Ты смертным поражен ударом… И вот твои отрады, Русь! Под черным гроба покрывалом Схоронены навек… О Русь! Многих твоя уж правит тризна, И каждый твой пришлец, как вран, Питается от наших ран, От ран и язв твоих, Отчизна!.. Я мысленно перед могилой Твоей колени преклонил И прах святой, России милый, Слезами скорби оросил. Моряк-солдат, я был поэтом, Я лиру Пушкина любил, И первый Пушкин перед светом Меня от Муз благословил, Нас всех увлек своим полетом… Тебя уж нет для нас, поэт! Мы в сиротстве остались грустном; Но мой заряжен пистолет, И на твоем убийце гнусном, России мщением зажжен, Он будет мною разряжен… З-ий. Триест.

Неизвестный автор

Дума на смерть П<ушкин>а

Великий Рим! ты в скорби час Постиг, что Гения утрата, Ты слезы лил, когда погас Твой лебедь сладостный Торквато. Ты б и теперь, великий, дал Народу грустному десницу И нашей скорби колесницу Ты б с нами вместе провожал! Главу ты гордую склонял Пред тем, кто истинно был славен; Везде талант ты ободрял И мнил, что гений всюду равен. Так, благородный гражданин! Тебе совместны эти чувства, И чтит душою славянин Тебя, как колыбель искусства. Но вы, упадшие душой, Челом поникшие — разврату! Вас веселит преступный бой, Вы нашей тешитесь слезой; Вы рукоплещете собрату — Преступнику, кто сокрушил Своей рукою дерзновенной Кумир, для русского священный, И Русь в унынье погрузил. Убийца Гения, он мнил, Что, стоя смерти на пороге, Он не убийство совершил, Коль жизнь его была в залоге. Враждою сильной [36] пламенея, Преступник [37] жертвовал собой И в дикой ярости злодея Он равным зрел — неравный бой! Отринутый презреньем света [38] , Пришлец бесславный, всем чужой [39] , Он поднял руку на поэта И, став при двери гробовой, Свершил удар, — но рок ужасный Ему отсрочил казни час, Он жив — а лебедь наш прекрасный В начале дней своих — погас! Погас! и смолкли дивны звуки; Не взвеселит он больше нас, В нем заглушили песни муки, И страшен был последний час! «Как пальма, смятая грозою», Сокрыв страданье от людей, Он лишь к друзьям взывал с мольбою Слова последние: «скорей!». Так, наше солнце закатилось! Так, луч поэзии погас! Того уж нет, кем Русь гордилась, Кто дивный светоч был для нас! Чья песнь, как проповедь святая, Пленяла русские сердца, — Тем жизнь окончена земная; Он в лоне мира и Творца. Ликует смерть, похитив славу, Убийца в ужасе стоит! Объяла горесть всю державу — И песнь надгробная звучит! Могила свежая разрыта; Земля, гордясь, готовит сень, И, белым саваном покрыта, Нисходит к ней святая тень. Свершилось все: певец угас! Он спит под сенью благодатной! Да будет Меккою для нас Святой Горы песок отрадный!! [40] Да будет тих величья сон, — Как в час явления денницы Заря осветит небосклон, — Так светит луч его гробницы. Туда зовет родная тень! Туда душа моя несется! И, мнится, там светлее день, И сердце славою упьется! Туда, туда!.. но не дерзнет Стопа убийцы вслед за мною Переступить святых ворот И прах его омыть слезою! Злодейству места с славой нет!! Тобой там воздух заразится; И под пятой завянет цвет, И кровь святая задымится!! Твой жребий — Каина удел! Бежать тех мест, где злодеяньем Ты положил себе предел И осудил себя изгнаньем! Беги, злодей! Терзай себя! Здесь не взведут тебя на плаху! Земля чуждается тебя — И твоего не примет праха! Да будет казнь тебе одно: Багрить над грешным изголовьем Твое кровавое пятно, И всех проклятие — надгробьем! 1837 года февраля 7. С. Петербург.

36

Было: Преступной страстью

37

Было: Пришлец, — он

38

Было: а. Потерянный во мненьи света; 6. Одна ль ступень была их света!..

39

Было: Играя славою чужой,

40

А. С. Пушкин погребен Псковской губернии <в> Святогорском монастыре, неподалеку от его деревни; там же погребена и родительница его, — и его место было им самим избрано. ( Примеч. автора).

Врагам того, что русским мило…

Враги того, что русским мило! Разгульный пир теперь у вас. Вы мните: вот того могила, Кто восставал грозой на нас, Чей стих, как хартия завета, Напомнил вечный наш позор; Кто пел величье полусвета, Тот, наконец, закрыл свой взор! Пируй, мятежная семья! Пей чашу дикого веселья! Ликуй на грани бытия!.. Но жди кровавого похмелья: Терпенью близится конец, Блестит меч грозной Немезиды, И скоро кровью мы обиды Омоем в ярости сердец! Тогда Его святая тень Под небом Ф<ранции> явится, Вас озарит кровавый день, И месть ужасная свершится; Полки славян вам пир дадут, Родною тенью в бой ведомы, Как вихрь, размечут ваши домы И имя Ф<ранции> сотрут! Тогда не мните договором Отсрочить свой последний час! Нет! договор мы чтем позором, И нет пощады уж для вас! Пощады злобе не даруем; Мы будем мстить вам до конца И пеплом градов отпируем Мы тризну падшего Певца!.. 1837. Апрель 15. С. Петер<бург>.