Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта
Шрифт:
Скоро, однако, выяснилось, что в деле «священной борьбы с коммунизмом» на убийствах из-за угла далеко не уедешь. Реакционные западноевропейские круги весьма благосклонно смотрели на идею вооружённой борьбы белых армий на русской территории, но к политическим убийствам на их собственной территории относились резко отрицательно.
Покушения прекратились. Но началась диверсионно-шпионская деятельность определённых элементов белого офицерства непосредственно в Советском Союзе. Организовал её и дирижировал ею сам Кутепов.
Стороннему наблюдателю было трудно составить себе представление о размахе этой деятельности, а тем более её подробностях. Само собой разумеется, что протекала она
Лишь в 1929 году тема о «большой работе» сделалась на некоторое время ведущей в эмигрантских разговорах. Об этом — несколько ниже.
Едва ли можно сомневаться в том, что засылка в СССР Кутеповым шпионов и диверсантов, осуществлявшаяся в условиях строжайшей конспирации и требовавшая притока значительных денежных средств, производилась за счёт иностранных разведок, но сколько-нибудь определённых сведений на точное происхождение этих средств в широких слоях эмиграции не имелось.
Сам Кутепов жил очень скромно. Лица, посещавшие его, неизменно отмечали не только скромность, но и некоторую бедность, царившую в его жилище. Жил он с женой, малолетним сыном и оставшимся от прежних времён вестовым для личных услуг в квартире из двух маленьких комнат, расположенной в квартале, заселённом мелкими чиновниками, ремесленниками и мещанами. «Делами» официального порядка, то есть связанными с управлением РОВСом, он занимался в помещении канцелярии 1-го отдела РОВСа, расположенной в 12-м городском округе Парижа.
Но кроме этих двух помещений он ежедневно появлялся ещё и в третьем, расположенном в центре Латинского квартала Парижа. Назвать конспиративной эту квартиру в полном смысле слова нельзя, так как и сам Кутепов, и его ближайшее окружение открыто говорили о её существовании. Занимался он там, по его словам, «гражданскими делами» в отличие от «военных дел», которые вёл в вышеупомянутой квартире РОВСа. Само собой разумеется, что в дальнейшие уточнения о сути этих «гражданских дел» он не пускался.
Несколько лет спустя после признания Францией Советского Союза один из левых депутатов французского парламента внёс министру внутренних дел запрос: «На каком основании французское правительство разрешает иностранцу (Кутепову) вести подрывную работу на территории Франции против государства (СССР), признанного Францией?»
Ответ министра был маловразумительным: «В распоряжении министерства не имеется данных, которые позволяли бы считать подрывной ту работу, на которую указывает уважаемый депутат». Сообщение это, помещённое во французских газетах в порядке обычного отчёта о заседаниях парламента, было перепечатано эмигрантскими газетами и вызвало горячие споры среди эмигрантов. Одни усматривали в расплывчатом ответе министра прямую поддержку французского правительства, оказываемую вождю воинствующей части белой эмиграции. Другие считали, что сам факт запроса и его содержание свидетельствуют о враждебных по отношению к эмиграции чувствах значительной части французской общественности и что подобные настроения таят в себе много неожиданных и неприятных для эмиграции сюрпризов в будущем.
К Кутепову явились репортёры. На их вопросы о «гражданских
— Как русский, я имею право интересоваться русскими делами. Ничего противозаконного с точки зрения законов Франции в этом нет. На интересующей вас квартире я получаю советские газеты и советскую литературу, читаю, делаю вырезки из них, сопоставляю… изучаю… Вот и всё.
Едва ли нужно говорить, что подобный ответ никого не удовлетворил, но острота вопроса быстро притупилась, и вскоре о третьей кутеповской квартире большинство эмигрантов забыло.
Управляющим этими «кутеповскими делами» был некий М.А. Критский, бывший московский адвокат, перешагнувший в описываемые годы далеко за 40 лет. Мне неоднократно приходилось сталкиваться с ним как с пациентом. Не раз и я задавал ему тот же вопрос, который ставили Кутепову репортёры. Критский каждый раз давал такой же ответ, как и сам Кутепов. Я понял, что дальнейшие расспросы бесполезны.
Затем я надолго потерял Критского из виду. Следующая случайная наша встреча произошла лет 12–13 спустя. Я слышал, что у него тяжёлая болезнь сердца, но что с политической деятельностью он не расстался. Мы неожиданно столкнулись с ним на тихой и малолюдной авеню Сюффрен. Я с трудом узнал в сгорбленном, седом и немощном старике некогда бодрого и энергичного московского адвоката. Было это в 1947 году, за месяц или полтора до моего отъезда из Франции с очередной группой репатриантов. Он остановил меня и заговорил первый, не скрывая своей недоброжелательной иронии.
— Значит, едете?
— Еду…
Он помолчал полминуты, потом продолжал:
— Ну что же! Вольному воля… Только полагаю, что очень скоро горько об этом пожалеете…
— Полагаю, что не пожалею…
Он ещё помолчал, потом внезапно кулаки его сжались, из-под нависших седых бровей блеснул взгляд, полный бешеной злобы, руки и голос задрожали:
— Нет… нет… Я не из таких простачков, чтобы им верить! Если я поехал бы туда, то только с одной целью: взорвать это осиное гнездо, стереть с лица земли большевиков и пройти по их трупам…
Мне стало жаль этого конченого человека, который за 30 лет своей сознательной жизни, проведённых за рубежом, не научился ничему и который, стоя одной ногой в могиле, повторял слово в слово то, во что верил и что высказывал все эти 30 лет.
А сколько было в эмиграции таких законсервированных интеллигентов, принадлежавших когда-то к «сливкам общества» и даже руководивших в своё время общественным мнением. Как тут не вспомнить писателя Мережковского, кумира русской интеллигенции последнего перед революцией десятилетия, до последнего вздоха своего (он умер в годы войны) посылавшего проклятия новому строю, новой жизни и новым людям. Какие упомянуть о «короле русского фельетона» эмигрантских лет журналисте Александре Яблоновском, бывшем либерале профессоре И.П. Алексинском, бывшем «легальном марксисте» П.Б. Струве, бывшем приват-доценте Харьковского университета В.X. Даватце, который 30 лет подряд твердил, что высшее счастье и радость на земле — носить погоны и мундир офицера белой армии…
Да разве всех перечислишь!
В 1930 году произошло событие, глубоко потрясшее весь правый сектор эмиграции: генерал Кутепов бесследно исчез. Случилось это вскоре после смерти Врангеля. Трудно передать то волнение, которое охватило эти круги. На ноги были поставлены вся парнасская полиция и судебно-следственные органы, однако выяснить что-либо не удалось.
После этого не менее года тема об исчезновении Кутепова была ведущей в эмигрантских разговорах. Но время делает своё. Постепенно потрясение утихло, волнение улеглось. Эмиграция, как говорится, «перешла к очередным делам».