Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта
Шрифт:
Что же это? Веселье? Красивая жизнь?
Нет, дорогой читатель. Уродливые формы борьбы за существование тысяч людей из «стана погибающих».
Любой эмигрантский бал — это благотворительное мероприятие. Устраивается он каждой организацией, союзом, обществом, объединением один раз в год. Единственная его цель — пополнение тощей кассы взаимопомощи данного союза, растаявшей за предыдущий год. Других источников пополнения нет. Членские взносы большинством членов не вносятся.
От энергии устроителей бала зависит его материальный успех. Путём личных связей удаётся заручиться согласием четырёх-пяти безработных эмигрантских артистов, певцов и музыкантов, включить их имена в концертную программу бала. Больших расходов на это не требуется. За ужин, привоз и отвоз на автомашине (отвезёт знакомый шофёр) они выступят
Заливную осетрину и кулебяку для буфета даст бесплатно ресторан «Москва», или «Петроград», или «Киев» (туда есть кое-какие ходы). Вещи для лотереи можно собрать по принципу «с миру по нитке…»: кто принесёт холщовое полотенце с украинской вышивкой, кто — эмалированную с узорами кружку времён коронации Николая II, кто — настольные часы с маркой завода братьев Трындиных, давно не идущие и заржавевшие.
Останется только нанять зал и пригласить джаз-банд. Это единственная крупная затрата. Распространять билеты будут среди своих знакомых члены союза.
Устроители бала вспоминают тут весьма кстати, что член союза камер-юнкер такой-то служит сейчас шофёром у аргентинского посла, а жена другого члена союза баронесса такая-то состоит то ли машинисткой у директора парижского отделения «Вестминстер-банка», то ли личной камеристкой у супруги директора. Кто-то из членов имеет какой-то ход к секретарю управляющего парижской конторой американского треста «Стандард ойл». Это совсем хорошо. Если среди гостей появится хотя бы несколько «знатных» иностранцев с туго набитыми кошельками, то материальный успех бала обеспечен.
Но на всех этих бесчисленных эмигрантских балах писателей, инженеров, химиков, бывших институток-смолянок, пажей её величества, чиновников судебного ведомства и других вы не встретите достаточное количество этих писателей, химиков, смолянок. У писателя — залатанные брюки, единственный заштопанный пиджак, месяцами не чищенная обувь. Ему не до балов: он и обедает-то не каждый день. Химик в качестве ночного сторожа охраняет дворец французского «парфюмерного» или «автомобильного короля». Инженер сидит за рулём такси, а бывшая воспитанница Смольного на чердаке восьмиэтажного дома при свете керосиновой лампы пришивает пуговицы к юбкам, выпускаемым каким-то ателье мод.
А из кого же тогда, спросит читатель, состоит публика, посещающая эти балы? Ведь балов-то в «русском Париже» даётся за год около двухсот или трёхсот. Кто они, из «стана ликующих», открывающие бутылку за бутылкой шампанское в буфете, оставляющие сотни франков в лотерейном киоске и танцующие до утра?
Среди беспросветной бедности, убожества и нищеты эмигрантской массы иногда вдруг мелькала головокружительная карьера того или иного эмигранта, ничем от этой массы не отличавшегося и вознесённого по прихоти судьбы «из грязи в князи». Иногда это «неравный брак». Никому не известный 20-летний танцор из берлинского ночного дансинга Зубков женится на ближайшей родственнице экс-кайзера Вильгельма, по возрасту годящейся ему в матери, и получает в свои руки гогенцоллерновские миллионы, хранящиеся в заграничных банках. Скандал мирового масштаба.
И кончается он тоже скандалом, но не мирового, а полицейско-участкового масштаба: пьянство, хулиганство, дебош в ночных кабаках и одиночная камера в берлинской тюрьме Моабит.
Парижский шофёр Анастасий Вонсяцкий становится зятем американского «стального» или «свиного короля».
Грузинский князь Мдивани сочетается законным браком с американской миллиардершей, меняющей чуть ли не десятого мужа. Венчание происходит в Париже в русской православной церкви на улице Дарю. Двор устилается персидскими коврами, внутренность церкви украшается пальмами и цветами, доставленными из Ниццы на самолёте. В назначенный день и час улица перед церковью запружена «роллс-ройсами», «бьюиками» американской туристской знати, падкой до сенсаций и всякой экзотики. Щёлкают камеры фотографов и кинооператоров. Снуют репортёры всех больших газет капиталистического мира. Из «роллс-ройсов» выгружаются полуголые,
Пир задаётся «на весь мир»…
Белый офицер Дроздовской артиллерийской бригады Т. А. состоит в качестве шофёра в услужении у старой девы англичанки-миллионерши, проводящей свои досуги на Лазурном береге Франции. Выезжает в «свет» старая дева в обществе дамы — компаньонки и чтицы, русской по происхождению, которая чуть ли не на десять лет старше шофёра. Старой англичанке приходит в голову идея осчастливить свою компаньонку и своего шофёра… сочетав их узами законного брака. И шофёр и компаньонка упираются. Они далеки от мысли найти друг в друге спутника и спутницу жизни. Но англичанка не унимается. Она призывает шофёра и заявляет ему: «Даю за компаньонкой миллион франков приданого. Идёт?»
Под напором столь неотразимого аргумента сопротивление жениха и невесты сломлено: брак заключён. Миллион франков выплачен. Т. А. открывает в парижском предместье Нантерр водочный завод. Дела идут отлично. «Русская» водка расходится по всем углам русского зарубежного рассеивания, а хозяин завода, покинув навеки «стан обездоленных», переселяется вместе с супругой в «стан ликующих».
В других случаях по тому же капризу судьбы очутившийся на мостовой Стамбула, на улицах Берлина или Парижа рядовой эмигрант вдруг попадает в водоворот коммерческой жизни с её пляской миллионов, рвачеством и азартом, получает какие-то подряды или крупные комиссионные, втягивается в спекуляцию и чуть ли не в несколько дней сам становится миллионером. Так случилось с полковником генерального штаба Д., получившим несколько миллионов комиссионных при какой-то торговой сделке. То же самое произошло с несколькими дельцами, нажившимися на германской инфляции начала 20-х годов. Въехали они в Германию без единой марки в кармане, а покинули её через три-четыре года с миллионами марок, сделавшись владельцами собственных доходных домов в Берлине, Гамбурге, Лейпциге, Дрездене, Франкфурте. То же самое время от времени случалось в Париже, Нью-Йорке, Шанхае.
Пройдёмте, читатель, ещё немного по рядам эмигрантского «стана ликующих», чтобы составить себе несколько более полное представление о его облике.
В годы экономического подъёма в капиталистических странах Париж посещали миллионы туристов; они оставили во Франции только в один из этих годов 2 миллиарда долларов. «Верхушка» туристического потока, состоявшая из американских, английских, аргентинских, бразильских, шведских, голландских и других богачей, пресыщенная жизнью вообще и парижской жизнью в частности, с жадностью набрасывалась на «русскую экзотику». Ведь в Россию в качестве туриста не въедешь: там, во-первых, «эти ужасные большевики»; во-вторых, «по улицам ходят белые медведи»; в-третьих, «под развесистой клюквой сидят и пьют водку из самоваров эти бородатые, отвратительные русские мужики с дюжиной кинжалов и ножей за пазухой». Не проще ли тут, в Париже, пойти в русскую чайную; узреть там в качестве швейцаров и лакеев русских князей и графов в поддевках, кафтанах, смазных сапогах, а в качестве официанток — фрейлин её величества; пропустить внутрь несколько графинчиков знаменитой русской водки; прослушать диковинные русские песни о колокольчиках, бубенчиках и тройках; увидеть размалёванные на стенах эти тройки; зайти в находящуюся поблизости русскую антикварную лавку, купить там какую-нибудь вышивку или табакерку, принадлежавшую, как говорят, чуть ли не самому Петру Первому, — и после этого спокойно уплыть за океан в свои Нью-Йорки, Чикаго, Филадельфии, Бостоны, Буэнос-Айресы и прочие грады.
Угадавший причудливые вкусы этих слоняющихся по всему свету и сорящих деньгами бездельников сразу поднимется в гору, если ему посчастливится каким-либо путём получить какие-то оборотные средства, чтобы пустить в ход какое-либо маленькое коммерческое «дело».
Именно в те годы в Париже расплодилось великое множество русских антикварных лавок, ресторанов, чайных, закусочных, комиссионных магазинов и прочей «русской экзотики». Когда годы подъёма сменялись годами спада, большинство из них прогорало, но часть выживала, хотя и сокращала «оборот». Их владельцы, бывшие ещё недавно официантами, белошвейками, шофёрами, сторожами, становились «господами», подъезжали к своим «предприятиям» на «роллс-ройсах» и пополняли собою, пусть временно, «стан ликующих».