Из первых рук
Шрифт:
—Да, мне так кажется. Хотя, конечно, я не могу быть вполне уверен.
Берт почесал кошке за ухом. Обычно ей нравилось, когда ее чесали. Но на этот раз, как я не без удовольствия заметил, она не откликнулась на ласку, а продолжала пробираться между нами — Бертом, Оллиером и мною, — как сквозь лес.
Перец разглагольствовал оглушительно громко:
—Ах, он не вполне уверен! Зато мы уверены. Мы еще не ослепли. Мы уверены, что это кощунство.
—Нет, я не могу быть вполне уверен, — повторил я. — Во всяком случае, не сейчас. Я устал.
—Ну так знайте, — неистовствовал Перец, торжествуя, так как решил, что последнее
—Верно, нечего, — сказал я и так глубоко вздохнул, что чуть не сдул с пеной половину пива из кружки; я не мог закрыть глаза на то, что против меня составлен заговор. А я не хотел ничего видеть. — Но, пожалуй, я уж докончу, — сказал я. — Уж очень хочется закончить картину. Разделаться с ней.
—Полиция с ней разделается, — взвизгнул Перец, все более распаляясь. — А заодно и с вами.
Тут к нему подскочил Носатик, пытаясь что-то крикнуть. Но получилось только: «С-с-с-с...» Носатик сморщил нос и попытался еще раз: «М-м-м...» Снова сморщил нос, разрыдался и двинул Перца по перечнице.
—Вон, — сказала Коуки и, прежде чем мы успели моргнуть глазом, схватила Носатика за шиворот и выбросила за дверь. Потом вернулась за стойку и сказала:
—А вы попридержите язык. Вы оба. А то отправитесь за дверь тем же манером.
Воцарилось гробовое молчание. Дань уважения Коукер.
—Жаль терять съемщика, мистер Херн, — сказал Оллиер.
—Плевать я хотел! — крикнул Перец. — Я не прощелыга, как некоторые; мне вера дороже денег. И я говорю «нет» бездельникам, которые называют себя художниками.
—Модернистам, — добавил Котик тихо, словно сам испугался своей смелости.
—Модернистам, — визжал Перец, исходя пеной, как шипучка, — проходимцам, которые и рисовать-то не умеют, а только коверкают Господни творения так, что их и узнать-то нельзя. Богохульники! Плевать в лицо Господа!
—Да, конечно, конечно, — сказал я.
—Та-ак, — сказал Перец, наливаясь краской и замахиваясь на меня кулаком. — Та-ак! Поговори! Ничего, ты уж себя угробил. Сдерут твою грязную мазню — и в огонь.
Коуки откинула доску и, выйдя из-за стойки, взяла Перца за шиворот.
—Пустите! Я же ничего не сделал! — запротестовал он.
—Я предупреждала, — сказала Коуки.
—Я же никого не тронул, — артачился он.
—В нашем баре не орут, — сказала Коуки, выталкивая его за дверь. И, вернувшись за стойку, предупредила меня: — Сократитесь, мистер Джимсон.
—Слушаюсь, мисс.
Потому что если в «Орле» Коуки была принцессой, то в «Трех перьях» она стала королевой. И все из-за привеска. Что одну женщину губит, другую красит. Верно, все дело в том, что где носить.
—Мистер Херн — настоящий христианин, — сказал усатый Котик, озираясь по сторонам, словно готовился, если придется, вступить с нами в бой. Но надеялся, что не придется.
—Не спорю, — сказал я. — Славный старик, принципиальный.
Киска снова вернулась к нам и уселась у моей кружки. Вспомнила, надо думать, что я к ней не лез. Но на меня не взглянула. Протянула лапу к бутылкам с виски, словно салютуя. Потом лизнула свою грудку. Похолила себя. Какой образ! Классический! Красивые линии, красивые детали. Кошка и сама это знает. Все знает.
Котик теперь рассказывал публике, как мистер Херн еще в молодые годы побил
—Да, — сказал я, — я уважаю таких людей. Людей с принципами. Готовых отказаться от денег ради веры. Борцов за старую веру и даже за ту, что была до нее.
—Борцы, борцы, — сказал Берт. — Не слишком ли много их развелось?
—А что новенького за последнее время? — спросил кто-то из ребят.
—Ничего особенного, — сказал Альфред.
—Кажется, в Польше дела не того.
—Они и раньше были не того.
—Выпейте с нами, — сказал я Котику. Он друг Перечницы, а к Перечнице я испытывал нежность. Тут и нос, и кривая нога, и дурной характер, и возраст. Поди, старше меня, бедняга.
—Девятнадцать маленьких, Альфред. Леди и джентльмены, по какому поводу мы пьем? Ах да, я сегодня отмечаю годовщину.
—Годовщину? Какую, мистер Джимсон?
—Ровно год с прошлого года.
—Так можно много праздников насчитать, — сказал Берт.
—Ну, в мои годы каждый день — праздник, — сказал я.
И пока Альфред и Коуки нажимали ручки автомата, у меня сильно сперло в груди. Наверно, перебрал пива. Но я вовремя вспомнил Перечницу и поставил себе другой диагноз — скорбь о бренности всего сущего. Да, подумал я, не кончить мне стены. Может, успею с китом? Едва ли. Скорее всего, нет. Крыша обрушится и проломит мне череп. А может, постоит еще? Тогда случится что-то другое, чего я не жду. Но насчет кита — это точно.
Я знаю по опыту, что в большом жизнь развивается закономерно, а в малом полна неожиданностей. Почти всегда знаешь, когда тебе врежут. Но как и с какой стороны — не угадать. Ждешь, что дадут в ухо, а бьют по челюсти. Взять хотя бы Рэнкинов. Все знали, что после очередного краха они долго не протянут. И не ошиблись. Но конец наступил совершенно неожиданный. Потому что не Дженни ушла от Роберта, а Роберт от Дженни. Он вернулся к жене, у которой как раз завелись деньги. Ровно столько, чтобы хватило на новые модели и новые патенты. На новый, усовершенствованный регулятор. В итоге, не Роберт, а Дженни сунула голову в газовую духовку. По-моему, все дело в том, что у нее не было его возможностей. У него было новое управляющее устройство. У него всегда были новые устройства и регуляторы. А у нее был только Роберт, и, когда он ушел, у нее ничего не осталось и ничто ее не интересовало. Не всем же быть изобретателями. И слава Богу, что не всем.
—Ваше здоровье, мистер Джимсон.
—Ваше здоровье, Берт. Сто лет и прочее.
—Не нравится мне все это, — сказал кто-то. — По-моему, в Польше дела из рук вон.
—Да нет. Парень из моей газеты — а он собаку съел — говорит, война полна неожиданностей.
—Верно, — сказал я. — Мирное время тоже.
—Черт бы побрал войну, — сказал Берт.
—Какую? — спросил я.
—Разве вы не слышали про войну, мистер Джимсон? — осторожно спросил Набат.
—А как же, — сказал я. — Только мне казалось, что после мирной конференции {57} она вроде поутихла.
57
Имеется в виду Парижская мирная конференция 1919—1920 годов, созванная державами-победительницами в Первой мировой воине для выработки мирных договоров с побежденными странами.