Из первых рук
Шрифт:
—Но, мамочка... — сказал Барбон-старший. Тут миссис Барбон покинула комнату, медленно закрыв за собой дверь. А мистер Барбон стал извиняться за жену.
—Она немного не в себе, мистер Джимсон. Гарри у нее единственный. Мы, поверьте, вовсе так не думаем о художниках. Вполне почтенная профессия. Просто мы беспокоимся, получится ли из Гарри что-нибудь стоящее.
—Скорее всего, нет, мистер Барбон. В искусстве редко кому удается сделать что-нибудь стоящее. Да я и не замечал у него никаких признаков таланта. Ему нужно добиться стипендии. И жизнь его будет
—Обес-с-с-спечена, — сказал Носатик, свистя, как змея.
Тут мистер Барбон превежливо поблагодарил меня за нанесенный им визит, и я вышел. Носатик вышел вместе со мной. Я отчитал его за то, что он так обращается с матерью.
—Она права,— сказал я.— Если ты будешь продолжать в том же духе, ты загубишь и ее жизнь и свою. Ведь ты разбиваешь ей сердце.
Но Носатик только больше нахохлился. Ну, разобьет ей сердце, так разобьет. Он думал об этом ровно столько, сколько вырвавшийся на свободу конь думает о зеркальной витрине, — он просто ее не замечает.
—Н-но ведь она глупости говорит, — сказал он. — Если запретить людям становиться художниками, не будет больше живописи.
—Ну нет, — сказал я, — искусство не упразднишь. Не выйдет. Не будет профессионалов — будут любители. Все станут художниками.
—Но ведь от любителей мало толку.
—Верно. Только профессионалы хороши, остальное — дрянь.
—А как стать любителем-профессионалом?
—Отдавать делу все свое время. И то недостаточно.
—Какая же разница между профессионалом и любителем?
—Огромная. У любителя — счет в банке, который все равно останется при нем, если он даже станет профессионалом. О чем я тебе и толкую. Сначала обеспечь себе счет в банке, а потом уже принимайся за живопись и пиши пусть хуже некуда. Все равно будешь счастлив. Потому что чем хуже будут твои картины, тем больше ты будешь доволен собой. И ты сможешь обзавестись милой женушкой и милыми детками, и устраивать милые званые вечера, и приглашать на них милых друзей, и стать членом какого-нибудь милого общества, и выслушивать милые комплименты от разных милых людей.
—Но я не хочу обеспеченности.
—Это потому, что ты всегда был сверх головы обеспечен. Но к обеспеченности нельзя относиться беспечно. Потеряешь — не вернешь. Так что беги домой и садись за книги. И знаешь что — я научу тебя писать картины.
—Что? — сказал Носатик.
—То, — сказал я. — Если ты добьешься стипендии, я стану учить тебя. Я научу тебя всему, чему один человек может научить другого. Это не очень-то много.
—Вы серьезно, мистер Джимсон?
—Даю тебе слово. Вернее, полагаюсь на твое.
Мальчик схватил мои руки.
—Мистер Джимсон! К-как мне б-благодарить вас!
—Там видно будет. Сначала кончи школу. А теперь — марш домой! И скажи матери, что это я тебя послал.
Он повернулся и бегом бросился к дому.
Глава 25
Я свернул на Эллам-стрит и побрел в «Элсинор». Перво-наперво,
Сама картина тоже меня беспокоила. С картиной всегда сплошное беспокойство. Картина хуже ребенка. Того и гляди попадет в беду и разобьет тебе сердце. Насколько мне помнилось, ноги у Евы никуда не годились. Ни к чему так много экспрессии в вертикальных линиях, когда горизонтальные плоскости достаточно энергичны. Эти ноги, думал я, будут выглядеть слишком рококо на фоне пейзажа, который должен быть массивным, как сами скалы. Нужны первозданные формы. Четкие идеи.
С другой стороны, композиция мне, пожалуй, удалась. В глубине души мне казалось, что она может выйти даже лучше, чем я предполагал. Я должен во что бы то ни стало взглянуть на картину, думал я, даже если это будет стоить мне подбитого глаза.
Но, по правде сказать, хотя я и посылал миссис Коукер по письму ежедневно и даже как-то в густые сумерки запустил в боковое окно трех крыс, последний, решающий шаг еще оставалось сделать. Мой план был прост: если она не съедет по доброй воле, выкрасть картину, а затем снять окна и двери. Возможно, и часть крыши. Привести дом в негодность. А когда ветер и дождь заставят ее убраться, я въеду. Мне в развалюхе жить не впервой.
Установив за миссис Коукер тщательное наблюдение, я хорошо изучил ее привычки. За покупками она ходит когда вздумается. В любое время дня. Отсутствует с час. Значит, нужно засечь, когда она очистит помещение, и сразу же браться за отвертку. И если я действительно хочу продать картину, подумал я, надо обтяпать это дело сегодня. Время не терпит. Нужно успеть стакнуться с профессором, пока Бидеры не выставили его за дверь, а сэра Уильяма не хватил удар. Да и с картиной придется еще повозиться, даже если оставить Евины ноги так, как есть.
Но мне не повезло. Всю вторую половину дня я проторчал у «Орла», а миссис Коукер не покидала крепость. Раз-другой она выходила опорожнить помойное ведро или швырнуть куском угля в кошку. Но за покупками не шла. Полил дождь, как из бочки. И солнце светило. Крупные капли пробили мое сильно потертое пальто, как кляксы промокашку. И только я пристроился у глухой стены, как откуда ни возьмись — Барбон-младший, пенящийся, как бутылка пива. До чего же он мне надоел!
—Какого черта! — выругался я. — Кажется, ты дал слово вернуться домой, бросить художества и заняться серьезным делом.
—А я, мистер Джимсон, занимался. А сейчас у меня каникулы. С прошлой недели.
—Каникулы. Это же единственная возможность поработать для себя. Как следует. Мой сын Том всегда занимался летом, в каникулы. Лучшее время для занятий: не мешают учителя.
—А я уже, мистер Джимсон. А потом я увидел вас на набережной и решил, что вы идете писать вашу картину.
—Как бы не так, — сказал я. — Попишешь тут! Даже чтобы взглянуть на нее, придется ждать, когда моя дорогая гостья уберется из дому.