Из Питера в Питер
Шрифт:
— Что ж, объявите, — отвернулся Ростик.
— Мистер Крук хотел подарить свою ручку...
— Ту ручку, которую он носит во внутреннем кармане? — пожелал уточнить Ростик.
— Ту самую. С золотым пером.
— Не знаю, — сказал Ростик, с видом человека, делающего колоссальное одолжение. — Я, конечно, могу поговорить с ребятами...
Он хорошо знал, кто стянул Библию. В изощренном уме Ростика — если подобные ухватки называются умом — тотчас сложился заманчивый ход. Он решил, что получит свое с обеих сторон — с Круков ручку Джеральда, «вечное перо», на которую Ростик
Впрочем, Ростику не пришлось трудиться и пожинать лавры. Через несколько минут после того, как он, торжествуя заранее, покинул Энн Крук, к ней вошла Катя, все еще гневно сверкая синими глазами и тяжело дыша. Ясно было, что она только что выдержала очередную схватку за торжество справедливости.
— Вот, — едва выговорила Катя, кладя перед миссис Крук ее Библию.
Миссис Крук ахнула, прижала Библию к груди, потом, не отпуская Библию, прижала к груди и Катю.
— Дорогая моя девочка... — промолвила Энн Крук, целуя Катю.
Но когда она открыла свою Библию, ей пришлось ахнуть еще раз.
Это было старинное издание, с иллюстрациями во всю страницу. Первая же из иллюстраций подверглась существенным изменениям.
На первоначальном, напечатанном в книге рисунке изображался бог, увенчанный лавровым венком. От его неясной фигуры во все стороны шли сияющие лучи. Он только что создал Адама и Еву, причем Адам, у которого, как известно, для сотворения Евы бог вынул ребро, лежал у Евиных ног без чувств... Художник, иллюстрировавший это издание Библии, не отличался фантазией. Иное дело те, кто поработал над усовершенствованием рисунков. Адаму было придано явное сходство с Джеральдом Круком, Еве — с Энн Крук, только бога оставили в покое.
На следующем рисунке ангел с огненным мечом изгонял Адама и Еву из рая. Ангела неизвестные художники превратили в американскую статую Свободы. Она изгоняла уже не мечом, а факелом, похожим на деревенскую лучину, из благословенной Америки Адама, то есть мистера Крука, и Еву, она же миссис Крук. Были и другие рисунки. Например, там, где художник изобразил всемирный потоп, умелые детские руки переделали безликих утопающих на чьи-то очень знакомые лица в полной скаутской форме... А ковчег перекрасили в теплушку с полустертым красным крестом...
Увлечения и задора хватило только на переделку пяти-шести рисунков, в книге же их было больше двухсот... Но все равно миссис Крук выглядела убитой.
— Библия осквернена, — прошептала она.
Потом, поразмыслив, Энн Крук несколько ожила и, пробормотав: «Не ведают, что творят...» — заставила себя еще раз улыбнуться Кате.
Катя, хмурясь, бормотала извинения, хотя ни в чем не была виновата.
Тося и ее приятельница Лида Савельева, лучшая художница колонии, толстушка, с кукольным личиком, голубыми фарфоровыми глазами, пухлыми розовыми губками ожидали возвращения Кати с тревогой... Что им будет от Круков за художества в Библии? Кроме того, они начали бояться, что их накажет бог... Они не могли толком объяснить свой поступок. Хотелось им просто развлечься? Или насолить Крукам? Пусть не тащат их неведомо
— Что мы, пешки? — угрюмо повторяли девочки. Всю жизнь они чувствовали себя принцессами!
Пока шли поиски пропавшей Библии, кто-то ночью пришиб в тамбуре любимого кота Майкла Смита. Это вызвало больше огорчения и разговоров, чем история с Библией. Кот при жизни был хорош — крупный, пушистый и ласковый.
— Он-то вовсе ни при чем... — сердился Миша Дудин.
Смит почернел не столько от горя, сколько от злости на Круков, этих нелепых и жалких чудаков, которые категорически запретили ему разыскать и строго наказать палачей замечательного кота.
Потом Валерий Митрофанович выследил Аркашку и Канатьева, когда они поворачивали тормозные краны, пробуя остановить поезд. Краны, правда, не действовали, но это не смягчило Валерия Митрофановича.
— Могло быть крушение! — вопил он.
— Ну и пусть крушение, — угрюмо засверкал Аркашка угольными глазищами.
— Лучше бы нам в приюте оставаться, — не глядя на Валерия Митрофановича и выворачивая третий кран, мечтательно произнес Боб Канатьев. — С малышами... Они уже с Красной Армией, дома...
Впервые никто не готовил уроки, не занимался. Аркашка собирался оформить это дело официально, объявить всеобщую забастовку, но никому не хотелось связываться и не занимались просто так.
Все это выглядело как полный развал...
Но Джеральд и Энн Крук привыкли работать с детьми в любых условиях. Круки тоже несколько изменились. Мистер Крук стал сдержаннее, он уже не хохотал и даже улыбался редко. А его жена совсем не походила на ведьму, была трогательно приветливой и все чаще обнаруживала умение сердечно и ненавязчиво отвлечь человека от мрачных дум...
Большинство преподавателей все еще держались того мнения, что ребят не следует знакомить с тем, что происходит за стенами вагонов. Майкл Смит развивал такую теорию:
— Представьте, что вы на необитаемом острове. И занимайтесь, как Робинзон, своими делами. Когда он попал на свой остров, в Англии только что произошла революция. Но он о ней и не думал. Он был не так глуп, понимал, что все равно это пока не его дело. И не ныл — хочу домой. Вокруг него бесновались дикари, пожирали друг друга. Но он остался жив и даже спас Пятницу... Наш поезд тоже остров, и вы на нем робинзоны, если не хотите быть просто глупыми ребятишками...
Ларька сурово усмехался:
— Болтает, а поезд увозит все дальше.
Круки обошли вагон за вагоном, доказывая ребятам, что их путешествие на восток единственно правильное решение, что иного пути пока нет...
— Поверьте, мы знаем, как тяжело вам, детям, быть оторванными больше года от своих семейств, — говорил Джеральд, и его широкое доброе лицо покрывалось бисеринками пота от волнения и тревоги... — За стенами наших вагонов бушует невиданная война. Она вызвала крайнее ожесточение. Поверьте, нет никакой возможности договориться о том, чтобы эшелон с детьми мог вернуться домой. Его никто не пропустит, и об этом не может быть и речи. Белые не хотят говорить с красными. Красные не хотят говорить с белыми. И те и другие только стреляют...