Из Питера в Питер
Шрифт:
До половины дня все участники концерта репетировали на верхней палубе «Асакадзе-мару». Для тех, кто не участвовал в концерте, экскурсии в город начались сразу после завтрака.
К сожалению, почти все ведущие силы колонии — и Ларька, и Катя, и Гусинский с Бобом Канатьевым, и Миша Дудин, и Володя Гольцов — были заняты в концерте.
Правда, Ларька и Катя особыми талантами не обладали и только пели в хоре. Но и хор репетировал. Гусинский же оказался настоящим скрипачом. Он рассказывал, как ненавидел скрипку, когда был маленьким.
Потом он полюбил скрипку.
— А теперь, — хмуро спрашивал он Ларьку, —
Самая трудная доля досталась Мише Дудину, Канатьеву и Володе Гольцову. Им предстояло разыграть на английском языке маленький скетч по мотивам рассказа «Вождь краснокожих» известного американского писателя О’Генри.
О Сан-Франциско у ребят остались самые теплые воспоминания. Им понравились горбатые улицы города, идущие с холма на холм; его бесконечные веселые пляжи, свежая зелень садов и парков, огромные, нарядные здания; приветливая, шумная толпа; запахи океана, которые проникали всюду... Как моряки всего мира любовно и дружески называли этот город просто Фриско, так и наши путешественники именовали его потом в своих воспоминаниях...
Пока же предстояло провести концерт. Он начался с недоразумения. По какому-то поводу перед концертом местный оркестр исполнил американский гимн. При первых звуках все встали, кроме ребят. Они отлично помнили, что в гимназии точно так же вставали при исполнении царского гимна «Боже, царя храни». Как им ни объясняли, что это совсем не то, что это американский гимн, они на всякий случай не шевелились. Между тем музыка доиграла, и публика с удвоенным интересом и улыбками принялась рассматривать русских детей. Уже стало известно, что они приняли американский гимн за царский и поэтому не встали...
И тут Аркашка вышел на авансцену и, надменно за кинув голову, уставясь в первые ряды, где сидела разодетая публика, закричал во весь голос:
Бейте, в площади бунтов топот! Выше, гордых голов гряда! Мы разливом второго потопа Перемоем миров города!..Никто ничего не понял, даже те, кто знал русский язык. Но волнение артиста, его искренность, стремительный темп стихотворения невольно вызвали в зале отклик... Еще большее сочувствие вызвало второе разрешенное Аркашке четверостишие:
Радости пей! Пой! В жилах весна разлита. Сердце, бей бой! Грудь наша — медь литавр...Аркашка объявил первый номер — русский перепляс — и озабоченно побежал со сцены к Ларьке.
— Видал? Смеются... Я нарочно смотрел, в первом ряду самые жирные, — и не хлопают...
— А ты думал, они тебя испугаются? — буркнул Ларька.
Шквал аплодисментов нарастал от номера к номеру. Миссис Крук знала своих соотечественников. Успех концерта был исключительный, потрясающий. Настоящий триумф был у русских переплясов, украинских песен; с восторгом приняли скетч, в котором, кроме Миши Дудина, Канатьева и Володи, роль фермера, отца Миши, исполнял Джеральд Крук.
Многие зрители приходили за сцену выразить свое удовольствие, а главное, пригласить русских
Сразу же после концерта состоялась пресс-конференция с местными журналистами.
— Держитесь! — широко раскрывая глаза, предупредил мистер Крук. — Это пиявки!
Газетчиков мало интересовали мистер и миссис Крук; отмахнулись они и от учителей. Зато впились в ребят.
Таких бесцеремонных, даже нахальных людей ребята еще не встречали. Репортерам русские дети, может, и нравились, но не нравились их рассказы...
— Что вам запомнилось на улицах Петрограда? — бросились они на Мишу Дудина.
Миша едва не брякнул простодушно — «мама», потому что тотчас вспомнил ее, заплаканную, на перроне... Но, подтянувшись, он твердо ответил, словно глядя на памятные питерские улицы:
— Флаги!
— Какие флаги?
— Ясно, красные! Идут с красными флагами! На машинах красные флаги! А скоро мы приедем домой, в Петроград? — в свою очередь спросил Миша.
Другие репортеры насели на Катю и Тосю:
— Как вам понравился наш город? Америка?
— Замечательно... Очень понравилось, — отвечали девочки.
— Вы, конечно, захотите остаться жить здесь, не правда ли?
Даже оживление Тоси потускнело... Катя, в упор глядя на репортеров, заметила:
— По-моему, это невежливо... — Газетчики и ухом не повели. — Почему вы решили, что наш Петроград хуже?
Лишь один из репортеров, как выяснилось, был лет пять назад в Петрограде и стал было нахваливать его, но тут же спохватился:
— Но теперь там ужасно! Грабят и раздевают прямо на улице! Убивают детей и женщин! Нет ничего, никакого продовольствия, и жители поголовно впали в людоедство!
— Врете, — с ненавистью пробормотала Тося.
Словно объясняя эту невольную грубость, Катя негромко сказала:
— Там — наши мамы, отцы, братья и сестры... — И нерешительно добавила: — Вы знаете, кто умер в Петрограде в последнее время?
Репортеры не знали.
— Как же мы можем остаться здесь?
Газетчики загалдели еще громче, Тося смерила их взглядом, и девочки отошли.
Хотя газеты по-разному отзывались теперь о ребятах, хотя появились первые сердитые заметки о неблагодарности красных детей, которых непонятно зачем притащили в Соединенные Штаты, — второй концерт прошел также с триумфом... Перед отъездом из Сан-Франциско ребята навестили Русскую горку.
Далеко не все из этих питерских и московских мальчишек и девчонок видели русскую деревню или заштатные, провинциальные городишки России... Но от деревянных домиков в три окошка, с крыльцом, с резными наличниками, из которых состояли кривые улочки Русской горки; от здоровенных, с огромными ручищами, синеглазых, скуластых мужчин в костюмах, купленных в Америке, но под которыми виднелись косоворотки, сшитые женами; от краснощеких, статных женщин, каким-то чудом ходивших до сих пор, в Сан-Франциско, в старинных кофтах с буфами и в платочках горошком, от гераней на окнах, — так неожиданно и остро пахнуло бабушкиной сказкой, Русью, домом, родной землей, что ребята притихли. На секунду им показалось, что они наконец приехали...