«Из пламя и света» (с иллюстрациями)

Сизова Магдалина Ивановна

— Как старшую зовут? — рассеянно спросил Столыпин.

— Роза Кавказа!

— Это не имя, а прозвище, данное тобой. Я про имя спрашиваю.

— Эмилия, Эмилия Александровна. Монго, как можно этого не знать?! А сестра ее, Наденька, теперь уже почти Надежда Петровна! И очаровательны они обе сверх всякой меры — конечно, для Пятигорска. Монго, давай позовем Мартышку к ужину? Я сейчас пошлю за ним Ваню. Он ведь рядом.

— Не возражаю, — ответил Столыпин, беря в руки свежую колоду карт. — Только он, насколько я помню, всегда

горячится в игре, а это очень плохо.

— Не обращай внимания! Играть будем по маленькой, и только пока дождик. Ну, а уж завтра с самого утра — в парк, смотреть на горы, и — к эскулапам. Пусть напишут, что у меня лихорадка. И ты, Монго, пожалуйста, заручись завтра же бумажкой о том, что болен и без Пятигорска тебе долго не прожить. Завтра мы вместе — к коменданту Ильяшенко. Он меня помнит!

Мартынов явился в великолепной черкеске с откидными рукавами, на поясе висел большой кинжал. Он так и сел с ним за карточный стол.

— Вот видишь, Монго, как хорошо, что мы заехали сюда! Здесь и Миша Глебов и Трубецкой. Я очень рад им обоим. Да и князя Ксандра приятно будет повстречать, — возбужденно сказал Лермонтов после ухода Мартынова.

— Ты же дразнил его всегда и нарочно «умником» называл, хотя все мы знали, что умом он не блещет, — отозвался Столыпин.

— Это ничего не значит, Монго. Не забывай, что Васильчиков все-таки два года как кончил Петербургский университет, и заметь — по юридическому отделению. Значит, всегда знает, кто прав, кто виноват. Его потому сюда, на Кавказ, и откомандировали, чтобы он всем это объяснял.

— Ты хоть теперь-то не дразни его, Мишель! — сказал Столыпин, пряча невольную улыбку.

— Ну что ты! За кого ты меня принимаешь?! Но надо завтра же проведать Мишу Глебова. Как я испугался за него, когда он упал во время валерикского боя! Слава богу, что все обошлось раной в ключицу, хоть и серьезной… Я его и Трубецкого как настоящих друзей люблю. Валерик нас крепко связал… Но давай ложиться, утром — к коменданту. Итак, поздравляю тебя, Монго, — мы в милом Пятигорске, и впереди столько чудесных дней!..

* * *

Комендант Ильяшенко, усатый, ворчливый и добрый, действительно очень хорошо помнил Лермонтова.

И когда дежурный передал ему два свидетельства, составленные по всей форме, что офицеры Лермонтов и Столыпин, заболев в пути, нуждаются в лечении пятигорскими водами и должны пройти курс серных ванн, он проворчал себе в усы:

— Знаю я их болезни… Что у них там: ревматизм, разлитие желчи, печенка болит?

— Говорят, что золотуха и цинготное худосочие.

— Ха! — громко расхохотался комендант. — Это у Лермонтова-то худосочие? А у Столыпина что же?

— Говорит, ваше превосходительство, что тоже золотуха и тоже худосочие.

— Ха! Видали вы что-нибудь подобное? Что ж, им болезнь по родственной связи передалась?! Ну, где они там?

— В приемной, ваше превосходительство.

— Оба!

— Так

точно!

— Зови обоих.

Ильяшенко, посмотрев на них, только покачал головой.

— Хороши больные! — сказал он. — Ну что вам здесь, в Пятигорске, надобно? Говорите.

— Мы жаждем прежде всего принимать ванны, ваше превосходительство, — начал Столыпин.

— А потом — повеселиться немножко, — закончил Лермонтов. — Я, ваше превосходительство, ей-богу, честно воевал, и пулям не кланялся, и опять их песни скоро услышу. Так позвольте уж здесь хоть немножко о них позабыть!

— Ну, уж что с вами поделаешь. Отдыхайте у нас. Только смотрите, — погрозил он пальцем Лермонтову, — без шалостей!

Зато флигель-адъютант Траскин, узнав об этом, решительно потребовал, чтобы так называемые «больные» были немедленно отправлены либо к месту службы, либо в военный госпиталь при крепости Георгиевской. Но поскольку поручик Лермонтов уже успел подать своему полковому командиру Хлюпину и рапорт и медицинское свидетельство, его начальству ничего не оставалось, как дать ему разрешение жить в Пятигорске «вплоть до окончательного выздоровления».

Это было 15 июня, в очень жаркий, медлительно потухающий день.

ГЛАВА 14

Старый сторож, возвращаясь с ночного дежурства, остановился: на скамейке у Елизаветинского источника опять сидел его старый знакомый — тот самый молодой офицер, который приходил сюда года три назад в те часы, когда спали все порядочные господа.

«Не иначе как контуженый!» — решил сторож и побрел домой.

А когда оглянулся, то увидел, что офицер вынул маленькую книжечку, что-то записал, потом вырвал листок и, разорвав его, пустил клочки по ветру.

«Чудное дело!..» — покачал головой сторож и, кряхтя, снова двинулся в путь.

Не успел он пройти боковую аллею, как к нему подошел господин, не поймешь, то ли барин, то ли вовсе мужик. Одежда господская, а обличье простое. И руки грязные.

Господин подошел к сторожу и остановился.

— Ну как, старичок? Кончил дежурство — и на боковую?

Он протянул сторожу свою сигарочницу, и старик, хотя никогда еще в своей жизни не курил сигар, взял одну и, не решаясь закурить, сунул в карман.

— Погода хороша, ах, хороша погодка! — незнакомец посмотрел на небо, потом по сторонам. — Я так полагаю, что вскорости начнет и публика собираться?

— Куда это? — спросил не очень любезно сторож.

— А в ресторацию.

— Вона!.. — Сторож почти с негодованием посмотрел на этого приезжего, не знакомого с пятигорскими порядками. — Ресторацию только через три часа откроют!

— Скажи пожалуйста!.. — с удивлением протянул незнакомец, поглядывая по сторонам. — А я вижу, офицерик какой-то сидит дожидается. Ну, думаю, значит, сейчас откроют.