Из плена иллюзий
Шрифт:
Прикрываясь именами Маркса и Ленина, Сталин фактически посвятил себя созданию государственного капитализма в России. В области промышленности он ввел монополию государства, руководимую новой управленческой бюрократией, и применил метод централизованной, бюрократической индустриализации, который использовался также и в условиях западного капитализма, хотя не так полно и решительно. Чтобы при вить крестьянскому населению навыки трудовой дисциплины, необходимой в современном производстве, а также чтобы заставить население пожертвовать потреблением ради быстрого накопления капитала для создания базовой индустрии, он использовал два средства. Первое – принуждение и террор, хотя из-за его безумной подозрительности и безграничной жажды личной власти террор вышел далеко за пределы необходимого для вышеупомянутых экономических целей и на самом-то деле во многих отношениях ослабил его экономические и военные позиции. Другим средством, которое использовал Сталин, было то же, что и при капитализме: в качестве побудительного мотива – большая
За годы, предшествовавшие смерти Сталина, в Советском Союзе была создана достаточная основа для увеличения потребления; население же получило достаточные навыки трудовой дисциплины, что дало возможность положить конец террору и создать полицейское государство, не позволяющее критиковать систему и тем более не допускающее соответствующей политической деятельности, но освободившее рядовых граждан от страха быть арестованными рано поутру за высказывание критических соображений или просто по доносу личного врага.
Развенчание Сталина, получившее свое завершение на съезде Коммунистической партии осенью 1961 г., и принятая этим съездом новая Программа КПСС – таковы последние шаги, знаменующие переход Советского Союза от сталинского этапа к хрущевскому. Этап этот характеризуется рядом моментов: экономически – полностью централизованным государственным капитализмом, доведшим монополистический принцип современного индустриализма до его логического завершения; социально – благополучным государством, заботящимся об основных социально-экономических потребностях всего народа; политически – полицейским государством, ограничивающим свободу мнений и политической деятельности, однако обладающим значительным объемом законности, защищающей граждан от полицейского произвола. Гражданин знает, что он может делать, а чего не может, и пока он ограничивается этими рамками, ему нечего бояться. В области культуры и психологии хрущевская система провозглашает кальвинистскую трудовую этику и строгую мораль, концентрирующуюся вокруг таких понятий, как отечество, работа, семья, долг, – мораль, более сходную с идеями Петена или Салазара, нежели Маркса. Сегодня Советский Союз – это консервативное государство «обладания», во многих отношениях более реакционное, чем «капиталистические» государства, но более прогрессивное в одном существенном пункте, а именно в том, что частные корпоративные интересы не имеют права вмешиваться в общие политические и экономические планы правительства.
Советская система все еще использует в качестве идеологии, дающей массам жизненный смысл, провозглашенные Марксом, Энгельсом и Лениным революционные и социалистические идеи. Однако они утратили действенность. Положение можно сравнить с тем, что наблюдается на Западе, где христианская идея все еще используется, но преимущественно идеологически, т. е. не имея эффективной основы в сердцах и поступках большинства людей, исповедующих эти идеи.
Приведенное описание истории психоаналитического и социалистического движений заканчивается на трагической ноте, констатирующей их крах. Впрочем, хотя это утверждение верно применительно к сложившимся огромным бюрократическим системам, в нем не приняты в расчет более обнадеживающие моменты.
Бюрократии не удалось ни погубить радикализм психоанализа, ни задушить психоаналитическую мысль. Ряд психоаналитиков, как бы они ни различались между собой, пытались найти новые пути и создать новые представления. Их источником стали классические открытия Фрейда в области бессознательных процессов, однако они использовали новый терапевтический опыт, прогресс в биологии и медицине, новые способы мышления, стимулированные философией и теоретической физикой. Действительно, некоторые из них занимают позицию, близкую к Фрейдовой. Но отличительной особенностью, общей всем этим различным тенденциям, является то, что они освободились от контроля за мыслью со стороны психоаналитической бюрократии и полностью используют достигнутую свободу в творческом развитии теории и практики психоанализа.
Будучи движением несравненно большей исторической значимости, чем психоанализ, социализм тоже не был разрушен ни его врагами, ни «представителями» его, будь то правыми или левыми. Во всем мире существуют небольшие группы радикального гуманистического социализма не только выражающие, но и пересматривающие марксистский социализм и старающиеся внести свой вклад в развитие гуманистического социализма, отличного как от советского коммунизма, так и от капитализма. Голоса, выражающие дух Маркса, все еще слабы и обособлены; но они существуют, они возрождают надежду на то, что, если человечеству удастся избежать такой крайности, как безумие ядерной войны, новое международное социалистическое движение реализует принципы и перспективы западного и восточного гуманизма.
XI. Еще несколько мыслей по обсуждаемой теме
Остались еще некоторые идеи, бывшие либо предпосылками, либо следствиями
Первая из них касается связи между «мыслью» и «озабоченностью». Объектом исследования как в психологии, так и в социологии является человек. Я могу очень многое узнать о человеке, наблюдая его, как любой другой объект. Я – наблюдатель – располагаюсь напротив «объекта» изучения (кстати, слова «object» [объект] и «objection» [протест] – однокоренные; немецкое Gegenstand = counterstand – противостоять), чтобы наблюдать его, описывать, измерять, взвешивать. Тем не менее, пока он остается «объектом», я не улавливаю, что он живой. Я по-настоящему понимаю человека только в ситуации непосредственного отношения к нему, когда он перестает быть отделенным от меня объектом и становится частью меня самого или, чтобы выразиться еще точнее, когда он становится «мной», оставаясь, однако, «не-мной». Пока я остаюсь сторонним наблюдателем, я вижу только явное поведение, и, если это все, что я хочу знать, я могу удовольствоваться этим в качестве наблюдателя. Но при таком положении вещей от меня ускользает целостность другого человека, полнота его реальности. Я описал его в том или ином аспекте, но я еще не встретился с ним как с целостностью. Только если я открыт для него, если я отзываюсь ему, точнее говоря, если я связан с ним, тогда я по-настоящему понимаю своего ближнего; а понимать – значит знать.
Как я могу узнать другого, если полностью поглощен собой? Быть поглощенным собой значит заниматься собственным имиджем, охватившей себя алчностью или собственными тревогами. Но это вовсе не означает «быть самим собой». Для того же, чтобы узнать другого, мне надо быть самим собой. Ибо как бы я мог понять его страх, его грусть, его одиночество, его надежды, его любовь, если бы сам не испытывал страха, грусти, одиночества, надежды или любви? Если я не могу дать волю собственному человеческому переживанию, активизировать его и включиться в жизнь моего ближнего, может быть, я и получу значительные знания о нем, но я никогда не узнаю его. Быть открытым – необходимое условие для того, чтобы получить возможность наполнить себя им, как бы вобрать его в себя; но я нуждаюсь в том, чтобы иметь свое я, иначе как я смог бы быть открытым? Мне надо быть самим собой, т. е. аутентичной уникальной самостью, с тем чтобы отбросить эту самость, преодолеть иллюзию реального существования этой уникальной самости. Пока я не упрочил собственную идентичность, пока я не полностью вышел из материнского чрева, не вырвался из семейных, расовых и национальных пут, – другими словами, пока я не стал еще в полной мере индивидуальностью, свободным человеком, я не могу отбросить индивидуальность, а значит, ощущаю себя всего лишь каплей воды на гребне волны, на какую-то долю секунды ставшей обособленной сущностью.
Быть связанным с чем-то, быть вовлеченным во что-то означает быть озабоченным. Если я участник, а не просто сторонний наблюдатель, я становлюсь заинтересованным («интер-ессе» означает «быть внутри»). «Быть-в» значит не быть сторонним. Если «я внутри», тогда мир становится моей заботой. Правда, такая забота может и разрушать. Личный «интерес» самоубийцы состоит в том, чтобы уничтожить себя, точно так же как всемирный «интерес» человека, одержимого убийством, состоит в том, чтобы уничтожить мир. Но этот последний интерес патологичен, и не потому, что вообще-то «человек добр», а потому, что отличительным качеством жизни является ее стремление поддерживать себя; «быть-в» мире значит заботиться о жизни, о развитии себя и других существ.
Озабоченное знание, знание «изнутри» вызывает желание помочь; в широком смысле слова оно направлено на исцеление. Это качество озабоченного знания нашло свое классическое выражение в буддийской мысли. Когда Будда увидел старика, больного и мертвеца, он не остался сторонним наблюдателем; они побудили его задуматься над тем, как избавить человека от страданий. Именно озабоченность тем, как помочь человеку, привела Будду к открытию, что человек может освободиться от страданий, если избавится от алчности и невежества. Раз ориентация на мир приобрела характер страстной озабоченности, все мышление о мире строится по-другому. Простейший тому пример предлагает нам медицина. Сколько открытий в области медицины было бы сделано, если бы отсутствовало желание исцелять? Та же самая озабоченность лежит в основе всех открытий Фрейда. Если бы его не побуждало желание излечивать психические нарушения, как бы ему удалось открыть бессознательное за всем этим многообразием обманчивых личин, в которых оно выступает в симптомах и сновидениях? Совершенно очевидно, что случайное и незаинтересованное наблюдение едва ли способно привести к значительному знанию. Вопросы, которые ставит перед собой интеллект, определяются нашей заинтересованностью. Такой интерес отнюдь не противостоит знанию, а, напротив, является его важнейшим условием, если только он сочетается с разумом, т. е. со способностью видеть вещи такими, каковы они есть; со способностью «позволить им быть».