Из рассказов о Крымской войне

Якушкин Павел Иванович

— Учили?

— Цлыхъ, братецъ ты мой, три дня учили палить! Палить изъ пушекъ, не учимшись, совсмъ нельзя.

— И въ три для ты выучился?

— Какъ есть выучился!…

— И стрлялъ?

— Мало того — палилъ: на караул стоялъ, всю, значитъ, службу справлялъ.

— Какъ такъ?

— А вотъ, примрно, поставятъ тебя караулить бомбу, ядро… Ты, какъ завидишь эту бомбу, и должонъ кричать: бомба!..

— Да какъ же ее ты завидишь?

— Это все видно!.. Вотъ летитъ, ты и кричишь: бомба! а то: ядро!

— Какъ же

тебя угораздило? повторялъ я свой вопросъ, желая узнать, при какихъ обстоятельствахъ былъ раненъ этотъ знатокъ артиллерійскаго дла.

— Да какъ хватило бомбой въ землю, въ стну, то есть: стнку-ту обвалило, меня до половины той землей да камнями и засыпало! Спасибо еще добрымъ людямъ, скоро отрыли, а то бы пришлось и совсмъ пропадать!..

Меня всегда поражало благодушіе раненыхъ разсказчиковъ объ ихъ подвигахъ, равнодушіе или, лучше сказать, крайнее отсутствіе самохвальства въ разсказахъ людей, бывшихъ въ страшныхъ опасностяхъ. Ежели они не знали пунктиковъ, въ настоящее время уничтоженныхъ, ежели они не умли отвчать начальству, какъ требовалось, за то никто не умлъ такъ умирать, какъ умиралъ русскій солдатъ или ратникъ.

Я вамъ разскажу нсколько случаевъ изъ временъ севастопольской бойни 1854-55 года.

Собрались ратники; ихъ пріхалъ смотрть начальникъ.

— За что идешь драться со врагами? спрашивалъ начальникъ одного ратника.

— За вру, царя и отечество! бойко отвчалъ ратникъ, наученный этому отвту своимъ начальствомъ.

— А ты? спрашивалъ онъ другаго ратника.

— За вру, царя и отечество!

— А ты? спросилъ онъ третьяго.

Ратникъ сконфузился и молчалъ.

— Говори же, за что? спрашивалъ начальникъ.

— Да такъ, за бездлицу…

— Какъ за бездлицу? спросилъ озадаченный начальникъ.

— Да такъ, за бездлицу: дв мрки конопель укралъ…

— Что?!

— Укралъ дв мрки конопель, баринъ въ ратники и отдалъ.

И вотъ этотъ-то человкъ, такъ глупо отвчавшій, разсказывалъ мн про свои подвиги, которые онъ и подвигами не признавалъ. Разсказывая про свои подвиги, онъ такъ же подсмивался надъ собой, какъ и при разсказ объ этомъ отвт.

— Бывалъ ты въ сраженіяхъ? спросили этого ратника, когда ни уже съ нимъ вдвоемъ посмялись надъ его отвтомъ.

— Какъ же, бывалъ, отвчалъ тотъ, какъ-то лукаво посмиваясь.

— Гд? въ какомъ сраженіи?

— Да все тамъ же, подъ Севастополемъ!

— Въ какомъ же сраженіи?

— Подъ самымъ Севастополемъ.

— Чья-жь взяла?

— Чья? — Знамо дло: ихъ!..

— Отчего же непремнно: ихъ? допытывался я, напередъ предугадывая его отвтъ.

— Знамо отчего!

— Да отчего?

— Измна!.. Вотъ отъ чего!

— Какая же измна?..

— Ну самъ, разсуди, заговорилъ мой ратникъ:- какъ не измна? Собрали всю силу, сколько не было подъ Севастополемъ нашей силы, всю собрали, собрали и пустили на него. Хорошо!.. Бросились ни на него, взяли одинъ порядокъ, взяли другой; какъ взяли другой,

кинулись на третій; а взяли бы третій — лоскъ ему-бъ, совсмъ лоскъ, какъ есть!… А тутъ: Труту-ту! Тру-ту-ту!..

— Это что?

— А это въ трубу заиграли! отвчалъ ратникъ, съ видимымъ враждебнымъ чувствомъ:- въ трубу заиграли, отступай, значитъ, назадъ! А зачмъ отступать? Два порядка взяли, остался только одинъ третій, и вся наша!… А тутъ отступая!.. Ну, нтъ, думаемъ, ребята, постой!.. Ступай впередъ!.. А нашъ-то дружинный кричитъ:- «Назадъ, ребята! назадъ! Худо будетъ!..» Знамо дло, думаемъ, худо будетъ, коли начальникъ за измну взялся!.. Глядимъ назадъ, а наши-то вс назадъ побжали… Видимъ, однимъ намъ не справиться, ну и мы за ними бжать! А онъ-то какъ сталъ въ насъ палить, палить въ васъ!.. И сколько тутъ кроволитія было, и Боже мой!.. А все измна!…

— Почему же ты думаешь, что измна?

— Да вдь дружинный-то нмецъ!

— Какой нмецъ, сказалъ я:- онъ и по-нмецки ни одного слова не знаетъ!

Я зналъ этого дружиннаго: онъ былъ чисто русскій, и про него можно было сказать, что его ддъ билъ нмецъ, да и тотъ ни слова и зналъ по-нмецки; а во внук, кром фамиліи, ничего не было нмецкаго.

— Вдь онъ самъ раненъ, говорилъ я, желая разуврить подозрительнаго сподвижника.

— Какъ же:- безъ обихъ ногъ остался!…

— А ты говоришь…

— Да что говорить! прервалъ онъ меня, махнувъ рукой — что говорить!

Мы помолчали.

— И сколько тутъ ратниковъ было! началъ ратникъ: — раненыхъ однихъ, объ убитыхъ я не говорю! убитыхъ — страсть!… Одинъ Богъ святой знаетъ, сколько было убитыхъ, а раненыхъ сколько!..

— Что же, ихъ лечили?

— Лечить-то лечили…

— Такъ что же?

— Лежать плохо было.

— Кроватей, я знаю, не было; раненыхъ было очень много, нельзя было кроватей напастись…

— Какія теб кровати!..

— Соломки подстелютъ и то хорошо, продолжалъ я.

— Куда теб соломки! Собери со всего свта солому, и той на эту силу не достало бы!… Такъ лежали!..

— И вс такъ?..

— Ну, нтъ! Которые попадались къ милосердымъ, тмъ хорошо было: лекарствами лечутъ, чаемъ тебя поютъ, мало того — и поплачутъ надъ тобой!..

Я живо себ представляю, какъ должны были дйствовать женскія слезы на солдатъ и ратниковъ среди всхъ ужасовъ севастопольской войны.

— А страшно было?

— Какъ не страшно!

— Какъ же вы впередъ вс шли, и назадъ вернуться не хотли?

— Да вдь онъ пришелъ вру нашу рушить, порядки свои у насъ заводить! Тутъ некогда, другъ душевный, думать, что страшно, что не страшно!

Это мужество поразительно: это не дикая дерзость, не безумная храбрость, нтъ! Здсь человкъ, сознавая всю опасность, признавалъ необходимость подвергать свою жизнь этой опасности, чтобы спасти свою вру и свои порядки.

Слышалъ я другой разсказъ.

— Страшно было! говорилъ одинъ раненый ратникъ.