Из России в Россию
Шрифт:
Всюду русская природа. Русский север.
Здесь деревни беднее, чем на Урале и в Сибири. А природа ущербнее, хотя может быть и изящнее. Деревья изящнее, стремятся к солнцу, к свету. Много затопленной земли. Берез мало – больше осин.
В окно купе, в котором едут дети, кинули камень, разбилось внешнее стекло. Трудно представить существо, которое бросило камень. Очевидно, это
Березы и осины продолжают тянуться к небу, к солнцу, им мало тепла, и очень много влаги на земле, внизу.
Закат не розовеет, а лиловеет, нежно-лиловым светом окрашен запад. И кругом деревень и городков леса. На ДВ были сопки, а здесь леса.
Очень мало возделанной земли, леса, сплошь леса.
Очень много полевых цветов, самых всяких.
21 июня, 1994 г.
Ярославль. Я совершенно смущен новизной и красотой здания вокзала. Желтое, стильное, со шпилем и витражами. Т. е. ни в какое сравнение и с самым значительным в восточной части страны. И на всем налет цивилизации, даже платформы сделаны вровень со ступеньками вагонов для удобства пассажиров.
Почему в центре страны даже состояние вокзалов лучше, чем в сибирских городах, значение которых для России вряд-ли меньше, а, видимо, и выше, чем Ярославля?
Много раз убеждался, что территории, которые ближе к центру, и имеют больше.
Хотя мне Ярославль уже не интересен. Все города центра России – под влиянием Москвы, и никогда на новое значение уже не могут претендовать. А именно этим привлекают города Сибири, Урала, ДВ.
Как когда-то за власть с Москвой спорили города центра России, тот же Ярославль, так и теперь за первенство в России с Москвой спорят Екатеринбург и Новосибирск и т. п.
Кстати, когда-то Москва уже проигрывала, после рождения СПб. И, если будет продолжаться безмерная европеизация Москвы, если будет углубляться местничество в Москве, Россия ради своего спасения отторгнет Москву и изберет другую столицу, на роль которой вполне годятся некоторые города Сибири и Урала. Тем более что столице евразийского государства, три четверти которого лежит в Азии, значение
Был дождь. Град чувствовался в своей значительности. Смешались ночь и дождь, и Волгу я проспал. И все сомнения преодолены. Для поражения уже нет времени и времени.
Дождь показался близко-близко, и вот уже вновь кроме меня и дороги нет никого. Только я верю и люблю. Только я верю и люблю себя.
Я всегда впереди всех. Я – само движение, мощное, неудержимое, загадочное снаружи, и огромной силы внутри. Чем меньше я хотел опережения, тем дальше уходил от окружения, любил я его или нет. И всегда оставался один. Причина одиночества – страх быть не правильно понятым. Но зачем бояться, надо к этому стремиться. Пускай не понимают. Мое содержание в моих книгах, я там объясняюсь и объясняю. И всякий следующий роман или повествование – это продолжение себя, своей жизни в своем окружении.
Пять утра. В часе езды от Москвы. Туман сошел на землю. Вдруг возле дороги возникло здание – красное, многоэтажное, с огромными и ярко освещенными окнами. Ни одного темного окна. Чуть дальше в тумане расплываются очертания огромной заводской трубы. Я открыл окно – ни одного звука из здания. В округе ни домика, ни малейшего присутствия человека.
Возможно ли это? Да, если это есть. Как и обглоданные каким-то паразитом деревья у дороги. В период цветения и буйной зелени, и листвы свежей, черные остовы деревьев.
Москва уже. Ее голоса, радиоголоса, встречают нас на подходах к городу. Огромный город втягивает. Ворожит и дышит, волнует и нравится, все прощаешь, все забываешь, ради этого города, все обиды. Это не я нервничаю, это – она, они.
Я не люблю въезжать на поезде. Все города показывают именно железной дороге свои кишки. Тоже и в Москве. Но дело не в Москве.
Мы въехали. Я смотрю глазами детей и Лены, и волнуюсь не я, а они.
Пройдет.
Но мы сделали этот переезд. Я сделал, что хотел. Теперь мы дома, наконец-то.
1994–2001 гг.