Из сборника 'Смесь'
Шрифт:
– Это твоя сестра?
– Нет.
– Кто же она?
– Моя подружка.
– А это кто?
– Мой брат.
– Где вы живете?
– У Риджент-парка.
– Как же это вы так далеко забрели?
– Пришли посмотреть на памятник Альберту.
– Ты, наверно, очень устал? Он не ответил.
– Вот тебе шиллинг; теперь вы сможете вернуться домой на омнибусе.
Ни слова, ни улыбки в ответ. Только протянул за шиллингом грязную ручонку.
– Ты знаешь, сколько это?
На
– Конечно, двенадцать пенсов.
Уходя, я оглянулся: крепко придерживая брата, он носком башмака толкал свою подругу, чтобы показать ей монету.
КОРОЛИ
Перевод И. Воскресенского
Листья деревьев поникли под горячими лучами солнца. Не видно ни одной водовозной тележки. Моя собака тяжело дышит, с высунутого языка у нее каплет слюна. На этой тихой лондонской улице, круто поднимающейся в гору, все замерло: и мастерские, и конюшни, и деревья.
На мостовой перед высоким домом стоит одетая в лохмотья женщина и держит в руке веточки лаванды. Другая женщина сидит на обочине тротуара, из грязной, дырявой шали у нее на коленях выглядывает сморщенное личико ребенка, во рту у него замызганная, рваная соска, надетая на пустую немытую бутылку. Не по-детски серьезным взглядом смотрит младенец на этот громадный мир, до краев полный духоты, пыли и голода. Малютка, кажется, понимает, что выпало ему на долю. В глазах его застыла покорность, он прильнул к тощей материнской груди; та же покорность в глазах матери.
– Сестра вот моя... бедняжка... и дитя у нее малое. Муж ее бросил. Мы пришли из Брайтона, видит бог, пешком пришли! Господь вам зачтет, сударь, купите веточку лаванды!
Два шага вперед из уличной грязи и пыли; мать и ребенок поднимают глаза.
– Господь зачтет вам, сударь, купите веточку лаванды!
– Всего лишь лаванды!..
Сквозь щели в ставнях солнечные лучи пробиваются в гостиную этого богатого дома; в затемненном, скользящем свете движутся люди; перешептываются, улыбаются.
Наверху, где все дышит прохладой, на белоснежной кровати лежит молодая мать. В ногах у нее стоит няня и держит на руках новорожденного младенца толстенького, в колпачке, словно епископ; на лицах окружающих благоговейный восторг, все любуются этим крошечным существом в ослепительно чистых пеленках и одеяльце.
Чуть пискнул - и все в смятении!
Тикают часы, няня постукивает башмаками, гул восхищения растет. Вечером в окна проникает аромат цветущих лип; и мать улыбается, лежа на подушках в своей белоснежной кровати.
Король там, на жаркой улице, и король здесь, в прохладе, - вы прибыли каждый в свое королевство!
АПОФЕОЗ
Перевод М. Поповой
– Ого! Вот это здорово!
– сказал лысый мужчина в партере, а сидевший рядом человек с миной мизантропа икнул.
–
– загоготал толстяк с моноклем.
– - Ну, доложу я вам!
– заметил четвертый простодушно.
На сцене театра "Парадиз", заключенный в плюшевую раму, лежал на спине слон.
– Взгляните на его глаз!
– засмеялся лысый.
– Ха, ха!
Все четверо посмотрели на сцену. Маленький глаз перевернутого на спину слона - единственное подвижное место в этой серой громаде - вопросительно осматривал публику, затем в стоической сосредоточенности остановился на передних ногах, торчавших в воздухе, словно колонны. Этот глаз заключал в себе отдельный мир, дикий мирок, чуждый всему этому театру с позолоченным куполом, залитому светом ламп, полному человеческих лиц, обращенных в одну сторону.
– Ха, ха! Ну и глаз!
Слон снова обвел взглядом зал, а простодушный зритель пробормотал:
– Это действительно очень забавно!
– Слоны - самые понятливые животные, - сказал толстяк, поправляя монокль.
– А как вы полагаете, - спросил простодушный, - это достигнуто лаской?
Лысый сложил свой цилиндр.
– Трудно сказать, - ответил он.
– Посмотрите-ка на хобот этого бедняги!
Слон устал протягивать хобот публике и свернул его на груди.
– Точь-в-точь жирная гусеница!
– проворчал мизантроп.
Два испуганно озиравшихся кота и два красногрудых попугая с тонкими позолоченными цепочками на ногах появились с разных сторон и расположились на ногах лежавшего на спине слона по одному на каждой ноге.
– Хорошо придумано!
– сказал лысый.
После минутной нерешимости коты и попугаи начали прыгать с ноги на ногу; слон вращал маленьким глазом, и хобот его извивался.
– Ну, просто удивительно!
– воскликнул лысый.
– До чего умны!
– Я знал одну кошку, умную, как человек, - ворчливо заметил мизантроп.
– Скажете тоже!
– возразил толстяк.
– А это как вам нравится?
– нетерпеливо прервал их лысый.
Слон поднял на хоботе попугая и медленно протянул его публике.
– Неплохо!
– воскликнул толстяк.
– Ха, ха!
– Любая кошка, - настаивал мизантроп, - почти не уступает в уме человеку.
– Что?!
– сказал толстяк.
– Уж не хотите ли вы сказать, что кошки способны оценить подобное зрелище? Что кошки могут понять, как забавен этот слон?
Лысый снова перебил их:
– Я восхищен дрессировкой; вот чего можно добиться настойчивостью! Нужна сильная воля, чтобы заставить кошек и попугаев работать вместе.
– Да, черт возьми!
– сказал толстяк.
– Мне нравятся хорошие представления со зверями. Я очень люблю животных. А некоторые равнодушны к ним. Ну, разве это не забавно - слон, лежащий на спине!