Из современной английской новеллы
Шрифт:
Изо дня в день в дом приходили водопроводчики доискиваться причин этого грохота. Позавчера в надежде устранить шум они ввели в систему какие-то химикалии. Сегодня они явились в полвосьмого утра, привлекаемые Скроупами не меньше, чем самой технической неурядицей. Когда Нора сошла вниз, они сидели на кухне и кипятили себе чайник.
— Батарея в спальне определенно работает сегодня ровней, — серьезно, как товарищ товарищам, сказала она за чашкой чая, которым ее угостили.
— Унимаем помаленьку, — сказал на прощанье один, уходя в подвал.
Спустился Филип, прислушался к лязгу и грому в подвале.
— Что творится! У Деборы хоть
— Это в Ноттинг-Хилл-Гейт? Где что ни день, то расовые беспорядки? Ну нет. Но все равно, ехать надо. А знаешь, Пембертон на обратном пути сказал интересную вещь. Ни с того ни с сего, без всякой связи с предыдущим. "Я, — говорит, — хочу иногда сказать одно, а говорю другое, хочу оспаривать одно, а оспариваю другое". Как будто это у него болезнь такая.
— Потому он, может быть, и наломал таких дров в пятидесятых.
— Вот и я то же подумала. — Нора вынула из тостера готовые гренки. — Но какова повесть!
— "В ней нет лишь смысла".
— Мы выпустили "которую пересказал дурак" [22] , а между тем, пожалуй, как раз это и терзает Пембертона. Дурак не дурак, но ущербный в нравственном отношении человек — временами просто видишь, что это подозрение у него словно жернов на шее. Может так быть, что он ущербен по части нравственности, как полагаешь?
22
У. Шекспир. Макбет, акт V, сцена 5. — Здесь и далее примечания переводчиков.
— Полагаю, что он влюблен в тебя, а это свидетельствует о здравомыслии.
— Ой ли? — Она взглянула на мужа. — Ну разве что на свой манер. Тебя это волнует?
— Нет, милая. Я думаю, мы не заблудимся в этих трех соснах.
Вечером Дебора ждала Пембертона с Норой к обеду. Пембертон предупредил ее по телефону, чтобы готовила "в расчете на троих", прибавив, что Филип должен работать и приехать не сможет.
Дебора занимала верхний этаж обветшалого георгианского дома в Ноттинг-Хилле, а площадь перед домом была обычно местом наиболее ожесточенных расовых стычек. В гостиной, которая служила Деборе также рабочим кабинетом и столовой, висели шторы из набивной африканской ткани, стояли викторианские стулья, обитые кожей, и прелестная молитвенная скамеечка с сиденьем и спинкой, вышитыми руками Дебориной прапрабабушки. Возлюбленный Деборы, чернокожий молодой врач, на несколько часов вырвался из больницы и сидел сейчас, держа на коленях их четырехлетнего сынишку. Был тут еще один их друг, некто Туссен, тоже черный, — Пембертон с Норой встречались с ним раньше. Он помог Деборе запечь мясо в горшочках, потом они с врачом быстро ушли, врач — назад в больницу, Туссен — на собрание черных радикалов, спешно созванное по случаю внезапно обострившейся обстановки. Женщины вышли купить молоко в торговом автомате. Пембертон остался с маленьким Фрэдди.
— Если вы оба хотите прогуляться, его можно взять с собой, — сказала Дебора.
— Не стоит, — сказал Пембертон, привлекая к себе Нору с малышом на руках и как бы создавая таким несложным способом семейную группу.
Женщины ушли, и запущенный прекрасный старый дом объяла тишина. Фрэдди, который привык поздно ложиться и поздно вставать, ушел в детскую раскладывать пасьянс, почуяв, что Пембертону его общество в тягость.
За окном отрывисто захлопали выстрелы, потом тишина, шум потасовки, детский рев — и чьи-то тяжелые, нетвердые шаги по лестнице двумя этажами ниже.
Не успев сообразить, что делает, Пембертон спрятался.
— Дебора! — задыхаясь, позвали с лестницы. — Нора! — К двери кто-то приближался на нетвердых ногах. Верней, на коленях. — Пембертон!
Низко, у самого пола, постучали в дверь. Пембертон узнал голос Туссена — и потерял голову. Он повернул ключ в двери детской. Потом метнулся в ванную и открыл до отказа холодный и горячий краны. За дверью затихли. Пембертон неслышно отпер детскую и вошел к мальчику.
Фрэдди сказал:
— Там кричал кто-то. Вроде Туссен, по голосу. И вроде он упал. Вы пустили воду в ванной, я вас никак не мог дозваться. И дверь не открывалась никак.
— Я ее запер на ключ, чтобы никто к тебе не мог забраться. На площади делалось что-то нехорошее.
— А как же Туссен? Он в той комнате?
— Не знаю. Мне было не слышно.
— Но вы же вошли в ванную после, когда он уже крикнул. Я слышал, он звал: "Дебора, Нора, Пембертон!" Это кричал Туссен.
Пембертон промолчал.
— Но ведь Туссен вроде упал.
Когда женщины вернулись с молоком, оказалось, что на площадке, раненый, лежит Туссен. По ступенькам тянулся кровавый след. Пембертону велели увести Фрэдди подальше, где не слышно, позвонили в полицию, вызвали "скорую помощь". Пембертон собрался с духом и сел в карету "скорой помощи" сопровождать Туссена.
Через несколько часов, когда Пембертон уже вернулся, мальчик снова сказал:
— Ведь слышно было, что Туссен упал.
— Что такое? — сказала его мать.
— Что было слышно, Фрэдди? — сказала Нора, нагибаясь к нему.
— Он на лестнице позвал маму, тебя, а потом, под дверью, — Пембертона.
Пембертон буравил мальчика взглядом — только не выдай, сделай только это одно, и тогда я тебе друг и тайный сообщник навеки.
— Я ничего не слышал, — сказал он. — Вероятно, в эти минуты как раз пустил воду.
Мальчик пошел ложиться спать, не прибавив больше ни слова. Пембертон в молчании самолично обследовал ступеньки, словно это он был здесь раньше и теперь, шаг за шагом, восстанавливал свой путь.
— А знаешь ли, я тебе не верю, — как можно мягче сказала Нора, когда он вернулся, а Деборе уже удалось примирить Фрэдди с мыслью о том, что хочешь не хочешь, а спать придется.
— Мне не хотелось все это обсуждать в присутствии Фрэдди. На площади началась драка. Я, как уже было сказано, собирался принять ванну. Перед тем как выйти за дверь, надо было запереть Фрэдди в детской и набросить на себя что-нибудь из одежды, на это ушло время.
— У меня лично ушло бы на это примерно четверть минуты, — сказала Дебора. — Чем ты тут занимался, черт возьми?