Из уральской старины

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович

Дальше… что было дальше — Яша затруднился бы расска­зать даже себе самому: то же бесшабашное пьянство, веч­ное похмелье и непроходимое свинство. Да, все грехи да грехи, точно бесконечная паутина. Стояла уж осень, листья давно облетели с деревьев и в саду с воем и свистом рвал­ся холодный осенний ветер. Дождь то переставал, то начинал идти снова, и слышно было, как слезливо журчала вода по водосточной трубе. Неприятно, глухо, уныло было все кру­гом, точно не будет завтрашнего дня. Мысли в голове

Яши начинали путаться, напал какой-то страх, и он тихо вскрик­нул, но этот слабый, глухой крик испугал его еще более, точно возле него крикнул кто-то другой. Яша уже не в пер­вый раз слышал этот крик и не узнавал собственного го­лоса. Теперь, охваченный паническим ужасом, Яша поднялся с постели и начал звать Ремянникова, который спал мерт­вым сном.

— Ну, чего тебе?., а?..— бормотал Ремянников сквозь сон.

— Федя, голубчик… страшно мне,— шептал Яша, накло­няясь над самым изголовьем спавшего друга.— Ты не слыхал ничего, Федя?.. По ночам кто-то у нас кричит… так и слышно, что под землей кто-то этак глухо стонет и опять молчит.

— Ну и пусть кричит… Эк тебя взяло, Яшка!.. Только спать мешаешь…

— Да ведь кричит, Федя… Это он меня зовет в землю. Ох, как страшно, Федя, умирать; темно кругом… холодно… а там страшный суд, за каждый грех должен ответ дать. Феденька, голубчик, прости ты меня, ради Христа, ежели я тебя чем обидел…

— Ты обидел меня? — удивился Ремянников; как он ни хо­тел спать, но мысль, что Яша мог кого-нибудь обидеть, заста­вила его расхохотаться.— Вот ты клопов, Яша, часто обижал; у них проси прощения… Ха-ха! Обидел!.. Уж только и при­думает!

— А вот и обидел я тебя, Федя,— упрямо продолжал Яша, с трудом прокашливаясь.— Помнишь попа-то Андрона… когда он вас с Мариной в беседке застал? Это я его подвел… Фе­денька, голубчик, прости меня!..

Яша совсем упал на пол и несколько раз ударил лбом в знак полного раскаяния.

Это признание точно ужалило Ремянникова; он вскочил с постели и схватил Яшу за его худые, костлявые плечи.

— Яшка, так это ты подвел?., а? — шептал Ремянников, начиная сжимать корчившегося в его руках Яшу.

— Я… прости, Христа ради… ой, больно!.. Ты мне добро делал, а я вот какую шутку устроил… Ох, Феденька, тяжело ца душе… согрешил я против тебя…

Ремянников на минуту задумался, а потом спросил:

— Для чего тебе-то, Яша, нужно было подводить попа? Ведь ты меня зарезал… Да если бы я знал это раньше, я тебя тут же бы и задушил. Не видать бы тогда Евгра­фу Павлычу Марины, как своих ушей. Яшка, я и теперь заду­шу тебя…

— Убей, ну, убей…— беззащитно проговорил Яша, опуская руки.

— И убью… Ну, говори, кто тебя научил?., а? Ведь это ты не своим умом придумал?., а?

— Все скажу, Федя… Тогда пришла ко мне вот сюда

во флигель Мантилья и велела ехать в Ключики; она и научила, как попа на тебя с Мариной подвести…

— Так вот кто… Мотька все устроила! — застонал Ремян­ников и в отчаянии рванул себя за волосы.

— Гунька тогда возил нас в Ключики-то, — продолжал Яша, припоминая свою поездку.

— Кого нас?

— Ну, нас: меня да Анфису… Сперва-то сама Мантилья хотела ехать со мной, да ей нельзя было.

— Вот оно что! — повторил Ремянников несколько раз, стараясь что-то припомнить.— Так… начит, и палевые голуби отсюда же прилетели! Ловко… Ну, я с ними со всеми рас­правлюсь.

— С кем это?

— А уж это мое дело…

— Ты, Федя, пожалуйста, не сердись на Мантилью-то: она ведь любит тебя, а это я виноват…

— Убирайся к черту!

Ремянников крепко призадумался. Он два дня ходил из угла в угол по своей комнате, два дня не ел и не пил и наконец куда-то исчез.

Как-то утром Евграф Павлыч с молодой женой пил чай в столовой. Марина Андроновна была свежее весеннего утра и в своем кружевном утреннем пеньюаре выглядела настоящей русской красавицей.

— Ремянников желает видеть вас,— докладывала горбатая Анфиса.

— Пусть идет. Что за доклады? — грубо ответил Евграф Павлыч.— Что-то давненько я его не видал: совсем извелся парень… Все неможется ему что-то.

Когда горбунья ушла, Марина Андроновна проговорила с лукавой улыбкой:

— А вот мы его вылечим скоро… У меня лекарство есть от его болезни.

— Какое такое лекарство?

— Да уж такое!.. Федор давно ведь был влюблен в Мотю…

— В самом деле? Вот это интересно. А я и не подозре­вал ничего! Скажите, пожалуйста…

— Мало ли ты чего не знаешь.

— Да, да… гм… Это бывает иногда. Что же, с богом…

В этот момент в столовую быстро вошел Ремянников и на

мгновение остановился в дверях. Он был так бледен, что Ма­рина Андроновна испуганно посмотрела на мужа и сделала не­вольное движение уйти, но Ремянников твердой походкой подо­шел прямо к ней и повалился в ноги.

— Федор, что ты, что ты? — испугалась совсем Марина Андроновна.

— Марина Андроновна прости меня…— проговорил Ре­мянников, не поднимая головы.

— Что с тобой, Федя? — спрашивал Евграф Павлыч.

— Прикажите меня связать, Евграф Павлыч…— глухо от­ветил Ремянников, поднимаясь на ноги.— Там, в саду… где стояла девичья…

В саду, на мокрой земле, между клумбами почерневших и высохших цветов, валялся обезображенный труп Матильды Карловны: несчастная девушка была засечена нагайкой и пред­ставляла теперь безобразный кусок страшно избитого мяса, так что на спине сквозь клочья одежды белели кости.