Из воспоминаний сельского ветеринара
Шрифт:
Наступила осень, воздух заметно посвежел, и по вечерам в камине большой гостиной пылал огонь и тени плясали в изящных нишах, взбегая к высокому резному потолку. Так было приятно после дневных трудов расположиться втроем в глубоких потертых креслах и вытянуть ноги к огню.
Тристан решал кроссворд в «Дейли телеграф» — обычное его вечернее занятие. Зигфрид читал, а я подремывал. От кроссвордов я предпочитал держаться подальше: Зигфриду, как правило, стоило подумать, и он подсказывал нужное слово, однако, пока я только еще ломал голову над первым определением, Тристан успевал полностью решить
Ковер у наших ног был скрыт под собаками. Все пятеро валялись вповалку, наползали друг на друга, пыхтели, внося свою лепту в атмосферу дружеского уюта.
Но тут заговорил Зигфрид, и на меня словно повеяло ледяным ветром:
— Завтра рыночный день, а мы как раз разослали счета, и они повалят сюда платить. Я бы хотел, Тристан, чтобы ты весь день никуда не уходил и принимал деньги. Мы с Джеймсом будем на вызовах, так что ты тут остаешься один. От тебя требуется только выдавать им расписки и заносить их фамилии в квитанционную книжку. Ну как, справишься? Или устроишь черт знает что?
Я поежился — первая дисгармоничная нота за долгое, долгое время.
— По-моему, это мне более или менее по силам, — надменно ответил Тристан.
— Отлично. А теперь пора спать.
Однако следующий день явил Тристана в его стихии. Восседая за конторкой, он загребал деньги и не закрывал рта. И не просто болтал что попало, но каждому говорил именно то, что требовалось. С праведным методистом он беседовал о погоде, ценах на скот и деятельности благотворительного общества. Весельчак в кепке набекрень, окруженный пивными парами, вознаграждался новейшими анекдотами, которые Тристан записывал на старых конвертах. Но особенно блестящ он был с лицами женского пола. Их к нему сразу же располагала его открытая мальчишеская физиономия, а он пускал в ход все свое обаяние, и они безоговорочно сдавались.
Меня изумляло хихиканье, доносившееся из-за двери, но я был рад за Тристана — уж на этот раз дело обойдется без осложнений!
За обедом Тристан излучал самодовольство, а за чаем только что не кукарекал. Зигфрид также был доволен дневной выручкой, которую брат предъявил ему в виде стройной колонки цифр с аккуратно подведенным внизу итогом.
— Спасибо, Тристан. Отлично. Полная идиллия!
Под вечер я вышел во двор, чтобы извлечь из багажника машины пустые бутылки. День выдался напряженный, и их там накопилось порядком.
Из сада, задыхаясь, вылетел Тристан.
— Джим! Я потерял квитанционную книжку!
— Да хватит тебе меня разыгрывать, — сказал я. — Дал бы ты передышку своему чувству юмора! — И, расхохотавшись, я швырнул к бутылкам банку из-под мази.
Тристан подергал меня за рукав.
— Да не шучу я, Джим, поверь мне. Я правда где-то посеял чертову книжку!
Обычное хладнокровие его покинуло, глаза на побледневшем лице были широко раскрыты.
— Но не могла же она взять и пропасть! — возразил я. — Найдется где-нибудь.
— Не найдется! — Тристан заломил руки и проделал на булыжнике несколько отчаянных па. — Я два битых часа ее искал. Весь дом перерыл. Исчезла без следа, говорят же тебе!
— Ну что тут такого ужасного? Ты ведь записал все фамилии в счетную книгу?
— То-то и оно, что нет. Хотел вечером переписать.
— То
— Ну да. Как ни стараюсь, больше трех фамилий вспомнить не могу.
Я тяжело опустился на каменную колоду.
— Пусть Бог смилуется над тобой и всеми нами! Ваши йоркширцы и один-то раз раскошеливаться не любят, ну а второй, да за то же самое… У-у!
Тут мне в голову пришла другая мысль, и я спросил не без злорадства:
— А как Зигфрид? Ты ему уже сказал?
По лицу Тристана пробежала судорога:
— Нет. Он только-только вернулся. Сейчас и скажу!
Не чувствуя в себе сил присутствовать при неминуемой сцене, я решил пока в дом не возвращаться, и через проулок выбрался на рыночную площадь, где в сумерках призывно светились окна «Гуртовщиков».
Я как раз поставил перед собой пинту пива, когда в зал вошел Тристан, бледный и осунувшийся, точно из него только что выпустили полгаллона крови.
— Ну как? — спросил я.
— Да как всегда. Может, чуть хуже обычного. Но одно я тебе, Джим, скажу: мысль о том, что будет в следующий рыночный день, меня особо не радует.
Квитанционная книжка так и пропала бесследно, а месяц спустя все счета были снова разосланы с тем, чтобы получены они были в рыночный день.
На этот день вызовов пришлось мало, и я вернулся на исходе утра, но в дом предпочел не входить, ибо в окно приемной увидел фермеров, сидящих рядами у стен. Лица всех выражали единое праведное негодование.
Я тихонько ретировался на рыночную площадь. Когда у меня выдавался свободный час, я любил побродить в лабиринте ларьков, выраставшем на древней площади. Купить там можно было все что душе угодно: фрукты, рыбу, старые книги, сыры, одежду — ну буквально все. Особенно манил меня посудный ларек, принадлежавший почтенному еврею из Лидса — толстому, самоуверенному, вечно потному и истинному гипнотизеру за прилавком. Мне никогда не приедалось наблюдать за ним. Он меня просто завораживал. А в этот день он был особенно в ударе. Фермерши, разинув рот, внимали его красноречию, а он ораторствовал на маленькой свободной площадке, окруженной пирамидами всяческой посуды.
— Я некрасив, — разглагольствовал он. — Я не умен, но, бог свидетель, язык у меня подвешен хорошо, и я кого хотите сумею уговорить на что угодно. Вот смотрите! — Он взял дешевую чашку и поднял повыше, с нежностью зажав между толстыми большим и указательным пальцами, а мизинец изящно оттопырив. — Красота, э? Нет, правда, чудо? — Благоговейно поставив чашку на ладонь, он показал ее женщинам вокруг. — Так вот что, дамы, такой вот точно чайный сервиз вы можете купить у Коннерса в Брэдфорде за три фунта пятнадцать шиллингов, я не шучу и не смеюсь. Стоит там такой сервиз, и цена его такая. Но моя цена, дамы? — И тут он выудил откуда-то старую трость с расщепленным набалдашником. — Моя цена за этот чудесный чайный сервиз? — Он перехватил трость за нижний конец и с треском опустил ее на пустой чайный сундучок. — Не три фунта, а пятнадцать шиллингов. (Бац!) Не три фунта. (Бац!) Не два фунта. (Бац!) И даже не тридцать шиллингов. (Бац!) Ну-ка, ну-ка! Кто дает мне фунт? Никто не шелохнулся.