Из-за девченки
Шрифт:
Она ни о чем не спрашивала, ничего не требовала, а лишь волнами прокатывалась сквозь него, вымывала душевную горечь и заполняла пустоту его одиночества светлой печалью.
Его кумиром в те дни стал Шаляпин. В неисчерпаемой мощи его голоса Колюня искал и находил силу, чтобы избавиться от тоски. Пластинку с романсом «Сомнение» (раньше такие вещи он считал утехой для слезливых старикашек) он почти стер, проигрывая ее без конца. Любил слушать, стоя лицом к окну.
Всякий раз ему хотелось представить, какая Катя не на слайдах, а в жизни.
«Разлука уносит любовь...» — затаенно обещал ему шаляпинский голос, измученный страданием. Колюня прижимал лоб к стылому стеклу. И тихонько подпевал Шаляпину...
Каждому — свое…
Впервые дни после каникул школа напоминала кулисы театра. Во время переменок и после уроков по ней ходили мальчишки в выцветших, великоватых гимнастерках, девочки в трико с марлевыми крылышками сильфид, учительницы в длинных платьях фей — заканчивалась подготовка к фестивалю искусств.
Как и намечалось, он состоялся в первое после каникул воскресенье. Колюня с утра занял свое место в радиоузле на четвертом этаже школы. Текст литературно-музыкальной композиции лежал перед ним — он его выучил, чтобы ни разу не запнуться, наизусть,— были наготове все диски и записи... В душе он радовался, что ему не надо сидеть в зале. Там бы пришлось болеть за выступления своих, проявляя патриотизм, оголтело кричать: «Бис! Браво!» А у него не то было настроение, совсем не то…
Кроме того, он мог там быть отсутствуя,— с актовым залом у него была двусторонняя связь. Щелкнул тумблером — и слушай, кто из какого класса с чем выступает...
«Владимир Владимирович Маяковский! «Стихи о советском паспорте», Читает...»
«Ну, ясно, сейчас на сцену выйдет здоровенный десятиклассник. Он эти стихи читает начиная с пятого класса. Постоит, помолчит, делая вид, будто сильно волнуется, а потом как закричит: «Я волком бы выгрыз бюрократизм!..»
«Выступает сводный ансамбль первых — третьих классов!..»
А вот и знакомые имена. «Выступает ученица восьмого класса Светлана Зарецкая! Чайковский! «Времена года»... Играй, Светик, не стыдись. Представляю, как быстро и красиво, глаз не оторвешь, твои пальчики сейчас бегают по клавишам. Тянешь белую шею, заглядывая в ноты. Но тебе бы на пюпитр не ноты, а портрет Валерочки поставить — вот бы ты заиграла!.. Только зря ты, Светка, стараешься. Там все глухо, не достучишься до него. Нам с тобой одинаково не повезло. Ни тебе, ни мне не расклепать эту железную парочку...
И он опять щелкнул тумблером.
Фестиваль шел как по маслу. Ни один из номеров не сорвался. После каждого выступления, как положено, раздавались аплодисменты, Наталья Георгиевна и приданные ей в помощь учителя были довольны... Через два часа после начала фестиваля был объявлен перерыв. Все ринулись к выходу. Но тех, кто
В перерыв школа загудела, застонала от топота сотен ног по лестничным ступенькам.
— Почему молчит наше радио? — удивилась Наталья Георгиевна.— Кто-нибудь сбегайте, узнайте у Рублева, в чем дело...
Она выжидательно посмотрела на Валерия Коробкина, занятого в сцене из «Недоросля» в роли Стародума.
— Как в них сбегаешь? — Красный от натуги, он яростно вгонял ноги в тесные для него ботфорты.— Дали на два размера меньше моего...
— Извини, я думала, твое благородство распространяется и на нас, учителей...
— Я схожу,— вызвалась Катя — госпожа Простакова.
Она постучала в дверь радиоузла. Никто ей не ответил. Вошла и увидела: уронив голову на подоконник, Рублев пригрелся у радиаторов и уснул. От скрипа дверей он проснулся. Поднял голову, дикими глазами уставился на Катю, не понимая, видит ее во сне или наяву.
— Наталья Георгиевна просила узнать, почему ты не начинаешь передачу...
Со всей наивностью только что проснувшегося он спросил:
— А что? Уже перерыв?
Ее неожиданное появление вышибло у него из памяти весь текст композиции. И, как назло, куда-то затерялась одна из приготовленных кассет.
— А я слушал, слушал эту тягомотину,— хмуро оправдывался он, роясь на столе,— и задремал...
— Тебе ничего не понравилось?
— Все это уже было,— небрежно махнул он рукой и чуть не опрокинул микрофон.— В прошлом году, позапрошлом, позапозапрошлом... Только название новое: фестиваль искусств!..
— Это Наталья Георгиевна придумала.
— Ну и что она доказала?.. Что фантазии у нее столько же, сколько у Ольги Михайловны...
— Злой ты какой... И вид у тебя нехороший. Ты что, все каникулы болел? Тебя нигде не было видно...
Колюня резко встал, подошел к окну и вцепился в ручку рамы.
— Болел,— не оборачиваясь, с кривой усмешечкой ответил он.— Не помню точно, как про такую болезнь в одной песне поется... Короче, я болел тобой...
— Ты меня ненавидел?
— Думай, что говоришь!.. Я жить без тебя не могу.
Она покачала головой.
— Ты неправду говоришь...
Он что было сил дернул за ручку. Окно с треском распахнулось. В лицо ударил знакомый ему пьянящий холод высоты.
— А если я сейчас... тогда поверишь?!
Она оттолкнула его в сторону и захлопнула окно.
— Начинай передачу! — приказала.— Кому говорю?!
Колюня покорно сел у микрофона.
— Дурачок ненормальный! — сказала она ему в спину и, заплакав, закрыла лицо руками.
В этот момент с грохотом, словно от ударной волны взрыва, распахнулась дверь. В радиоузел ворвался Коробкин. Он щелкнул включателем микрофона и изо всей силы крикнул Рублеву: — Совсем рехнулся?!.
— Я тебя не понимаю,— спокойно ответил Колюня и встал, готовый к драке.