Из-за девчонки (сборник)
Шрифт:
– Больной! – сделали «братья» общее медицинское заключение и, продолжая подведение итогов футбольной недели, забубнили, как молитву: – «Кайрат» выиграл у «Пахтакора», московское «Торпедо» у минского «Динамо», «Арарат» проиграл «Шахтеру»…
У всех свои заботы, свои интересы.
– Люди! Кто еще не сдал мне фотокарточку три на четыре на комсомольский билет – сдавайте! – заклинала Оля Самохвалова. – Малышева! – окликнула она новенькую (та нескольким девчонкам класса рассказывала какие-то новости). – Когда принесешь свою фотографию?
– Завтра! – пообещала
– Вчера ты тоже говорила: завтра!..
– Я приносила, Оля, честное слово. Но она куда-то пропала…
– П-последняя муха сезона! – истошно завопил Колюня. – Яркий п-представитель семейства насекомых, отряда двукрылых! – Забавляя самого себя, Колюня устроил аукцион. – С-сто рублей! Кто даст больше? Сто рублей – раз, сто рублей – два…
– … И еще в этой книжке есть раздел про Венеру Милосскую как идеал женской красоты, – делилась впечатлениями о прочитанном Малышева. – Девчонки, ни в жизнь бы не поверила, что это про нее! Но я же своими глазами читала!..
– Ну, Катя! – Света Зарецкая от нетерпения даже затопала ногами. – У тебя одни междометия. А конкретно? Какой у нее был рост?
– Сейчас вспомню. Метр шестьдесят…
– Такая коротышка?! – не поверила ей высоченная староста класса Наташа Спринсян. – У меня уже сейчас метр семьдесят семь…
– С-сто рублей – десять!.. Продано!
Эмму Гречкосей, толстушку и сластену, волновал другой параметр красоты Венеры.
– В этом месте у нее было шестьдесят пять, – сообщила ей Катя.
– Ура! – возликовала Эмма. – У меня пока меньше!..
– Ничего, – осадила ее Света Зарецкая, – скоро догонишь и пере…
Тут Света издала пронзительный крик и застыла с видом, будто ей за ворот бросили голого гада. На самом деле брошена была полудохлая муха.
Черт знает что! Девчонки превратились в злющих ведьм. Чокнутая Зарецкая за муху кинулась на Колюню, вцепилась в волосы и заставила кланяться ей в ножки десять раз и столько же – извиняться. Три раза он вполне чистосердечно попросил прощения. А чокнутая продолжала вместе с волосами выдирать у него мозги и приговаривать: «Извиняйся и изменяйся!» Спринсян и Гречкосей активно помогали ей. Одна Малышева сообразила, что это жуть как больно, и прекратила пытку.
Разочарованный в жизни и людях, с горящей от таски головой, Рублёв сел рядом с Валерием Коробкиным. Будущий астрофизик ел бутерброд с вареной колбасой и листал какую-то книгу впечатляющей толщины. На его половине парты, отделенной от другой росчерком красного карандаша (дело рук Валерия), лежали клеммы, моточки проволоки тонкого сечения, конденсаторы, похожие на значки, и прочее. Один конденсатор, самый красивый, Колюня тут же без спроса прицепил к своей груди.
– К-когда я ем, я глух и нем? – деловито спросил он Коробкина. Но ответа не получил. Тогда он съел у него бутерброд с сыром. (Валерий, сглотнув
– Ты подошел, чтобы это сказать? – сурово спросил Валерий.
– Совсем человек перестал п-понимать шутки!
– Я уже говорил: твоих шуток я не понимаю.
– Т-ты тоже не всегда афоризмами выражаешься. «Морду набью», «скот», – напомнил ему Колюня про первосентябрьскую линейку. Красным карандашом подправил кое-где стершуюся линию раздела парты. – Но я не злопамятный… Сбежим с последнего?
– С труда? – глянул в расписание Валерий. – Не могу. Надо одну детальку для поворотного круга выточить.
– А п-после уроков что делаешь? – не отступал Колюня.
– Домой пойду.
– Жаль. У меня есть идея: в киношку с-сходить…
– Во сколько?
– В четырнадцать п-пятьдесят. В Доме культуры.
– Не могу. В это время придет машина. С матерью баки грузить будем. А что идет?…
– Лучше спроси, кто с нами п-пойдет! – Колюня придвинулся к нему поближе и шепнул на ухо: – Твоя соседка!
– Без меня! – тотчас отпрянул и стал еще суровее Валерий.
– Ну Коробок!
– Я же сказал: не могу. Баки грузить будем…
– Один раз в жизни о чем-то попроси-ил! – тихо и с отчаянием простонал Колюня.
– Ладно, – уступил Валерий. – Но с одним условием: ты мне продашь трубу. Тебе она все равно не нужна.
– Договорились! – Колюня признательно сжал его руку.
– Всю сумму не могу сразу. Отдам частями.
– О чем разговор?! – засмеялся Колюня. – И чтобы ты не п-передумал, держи, паря, все три билета. Встречаемся у входа!..
Он так увлекся переговорами с Коробкиным, что не заметил, как в класс со стопкой тетрадей вошла высокая, прямая как штык учительница литературы и русского языка Наталья Георгиевна. Она с нарочито покорным видом ждала, когда Рублёв заметит ее присутствие.
– Я могу начинать урок? – вежливо осведомилась она у него.
– Аха… – не нашелся Колюня и прытко побежал на свое место.
Ученик и учителя – это всегда целый роман. Пишется он долгие годы – восемь, иногда десять лет подряд – и лишь в редких случаях развивается бесконфликтно.
И еще – это роман без конца! Ты давно окончил школу, постарел и живешь за тысячи верст от нее. А в твоей памяти она все такая же, какой была тогда. Стоит все на том же месте, хотя ты точно знаешь, что ее снесли и построили новую, вокруг нее по-прежнему шумят на ветру высокие тополя, над ней в горячей синеве неба нескончаемо плывут белые облака твоего детства. И твои учителя, не старея, не болея, не умирая (было бы ужасно, если бы в нашей памяти происходило то же самое, что и в жизни, не правда ли?), их лица, улыбки, глаза и даже страхи, вольно и невольно посеянные ими в наших душах, – все живет, пока живешь ты…