ИЗ ЗАПИСОК О 1812 ГОДЕ

Глинка Федор Николаевич

Думаю, что великодушного полковника нет в живых. Он уже 1812 года богат был и летами доброй жизни и ранами. Но доколе не кончится наше земное странствие, он будет жить в сердцах моего семейства.

В Арзамасе прочитал я первое печатное известие об освобождении Москвы от плена нашествия. В тех же "Московских ведомостях" помещен был и рескрипт, данный мне за любовь к Отечеству, за деяния и сочинения. Я пламенно любил Отечество, но если б 1812 года и не горела бы эта любовь в сердце моем, то она запылала б от жарких и повсеместных проявлений самоотречения; и признаюсь, что весть о Москве заполонила во

мне все то, что могло мне напомнить о личности моей. В источнике любви общей-жизнь Отечества и человечества.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПУТЕВЫХ ЗАПИСОК. ВЫЕЗД ИЗ АРЗАМАСА

Под бурями зимы суровой, зимы, которая как будто бы несколько лет зарождалась в сокровенной храмине вьюг и метелей, выехал я из Арзамаса.

Ужасная година поражала тогда нашествие! Содрогается сердце от одного напоминания о тех бедственных днях. Такой скорби никогда не было на лице земли. Не было и такого завоевателя, какой явился в девятнадцатом столетии.

Ужасно было бегство горестных его жертв! Уныло и мы, странники тысяча восемьсот двенадцатого года, скитались в Отечестве.

Ужасно было бегство из России и для нашествия и для жителей России. От прихода пленных и в пределах Нижегородских зарождались болезни повальные. А что было в Смоленске и.в уездах его! Горе было тому, кто прикасался или к добыче, или к пленному. Смерть морозная везде встречала Наполеоновы полки, а за ними смерть тлетворная пожинала жертвы свои. Едва новая беда не постигла и семейство мое. Мы съезжали с одной горы, а с другой быстро мчавшиеся зимние повозки задели одну из наших кибиток и опрокинули. Я ехал впереди в открытых санях. Увидя падение повозки, стремглав бегу туда и кричу: "Все ли живы?" Один бог спас младенца нашу дочь, которая едва не погибла под опрокинувшейся повозкой. Сколько раз над младенческой ее колыбелью витало злоключение! То брошена она была кормилицей, то смерть предстояла ей в волнах Оки, то гибель угрожала на скате горы. Дорог и младенец!

А между тем по областям европейским разлеталась гробовая весть, изреченная завоевателем: "Пехота потеряна! Пушки растеряны! Конница погибла!" И сколько изливаловь слез! Сколько раздавалось рыданий! Сколько изрывалось могил!

БОГОРОДСК

В день двадцать пятого декабря, в тот самый день, когда на снежных равнинах России исчез последний след нашествия, приехал я с семейством в Богородск, в окрестностях которого месяца за три перед тем стоял маршал Ней. А зачем?

Об этом можно спросить и по распоряжениям тактическим, и они скажут; за тем только, что везде были потемки и везде было недоумение.

В Богородске семейство мое остановилось в доме доброго городничего, а я пустился в Москву для обозрения, где можно приютиться на пожарном ее пепле.

Что чувствовал я при въезде в могилу пожарную? Не высказываю и высказать не могу. Впоследствии взглянем на эту картину. А здесь упомяну только, что, отыскав приют для семейства, я тотчас схватил перо и написал речь в воспоминание воинов, павших на родных полях. Вот из нее отрывок.

"Вместе со слезами, льющимися на пепле первопрестольного

русского града, льются слезы и на ваш прах, великодушные русские воины! Скорбь оковала бы уста, но благодарность оживляет сердце, мысли и душу. Если мы насладились еще радостным свиданием с супругами, если мы насладились взорами и улыбкой скитавшихся наших младенцев, если ступаем еще по родной земле и дышим воздухом, очищенным от бедоносного нашествия: вам, вам обязаны тем, мужественные защитники Отечества! Ваша вера и верность спасли нас от плена и оков.

О стыд Европы мнимо-просвещенной! Какими мрачными чертами в летописях всемирных изобразится неблагодарность ее народов к сынам России! Давно ли русские воины в различных европейских странах проливали кровь за независимость, за собственность их жителей?.. Лилась кровь русская на песчаных берегах Голландии; обагрились русской кровью цветущие долины Италии; на ледяных вершинах, на каменистых утесах гор Альпийских, под мрачными и громовыми тучами парили орлы российские; гремел гром россиян, сверкала их молния, и там, с неугасимой славой сынов полночи, багреет кровь русская,- кровь единственных в мире воинов, которые с такой же верностью защищали чужие пределы, с какой сражаются за безопасность родных стран.

Жители Голландии, Италии, Германии, Пруссии, Швейцарии! Вы зрели русских воинов, пришедших не для себя, но для вас; вы их приглашали; вы поручали им свое спасение, вы видели их раны, их смерть… и вы с исполином нашего века восстали на родных, на друзей, на братий ваших защитников! На вас самих ссылаемся: из стран ваших принесли ли что-нибудь русские воины, кроме печальных вестей о братьях, за вас умерших?

Горестные воспоминания, промелькните как сон мгновенный!" "Мы не величаемся славою тысяча восемьсот двенадцатого года: мы приносим чувствования признательности на алтарь провидения, охранившего Отечество.

Русские не величаются силою победоносного оружия; они рады, что им защищен край родной; и они льют слезы о бедствиях, постигших человечество. Не выставлю здесь ни одного из имен сынов России, сражавшихся за Россию и венчавших жизнь свою в Отечестве смертью за Отечество. Все имена их слились в сердцах наших в одно святое чувство, в чувство благодарности. Вас нет!..

Но слава тех не умирает,Кто за Отечество умрет;Она так в вечности сияет,Как в море ночью лунный свет.Державин

ПРОЯВЛЕНИЕ СОБЫТИИ 1812 ГОДА

В исходе 1806 года оружие завоевателя, угрожавшее рубежам России, предвестило 1812 год. Громоносная его колесница, коснувшись рубежам, рано или поздно должна была прорваться внутрь нашего Отечества. Так думали наблюдатели тогдашних обстоятельств. Но и какой урок предстал тогда завоевателю! По воззванию Александра Первого возникло ополчение Земских войск. Шестьсот тысяч земледельцев от сохи пришли к оружию. Золото, серебро, вещи драгоценные отовсюду летели на алтарь Отечества. Доходили о том вести до Наполеона, он изумлялся и едва верил.