Из записок сибирского охотника
Шрифт:
— Ну вот то-то и есть, а мы теперь что будем делать?
— А что делать, — кобель-то на воле, он, брат, не пустит, и-и! Боже сохрани! Как увидит, так и за глотку. Спи с богом, — сказал он, завертываясь крестьянской шинелью.
Я перекрестился, приткнулся головой к седлу, но долго уснуть не мог. То я прислушивался к окружающей лесной тишине, то к хруму лошадиной поедки и их поскакиванию по траве, то посматривал на горевший огонек, и этот последний прием усыпил меня незаметно.
Под ненастье мы утром немного проспали, особенно я, так что ничего не слыхал, как поднялся старик, как он подложил огонек и сварил
— Вставай, барин! Будет спать-то, — сказал он ласково, трогая меня за ногу.
Я соскочил, натянул сапоги и сходил к ключику, чтоб умыться да попить свежей холодной водички.
Дождик бусил и помаленьку смочил всю тайгу, так что всякая задетая веточка обдавала холодными брызгами, а собравшиеся на листочках капельки то блестели, то казались как бы жемчужинками.
— Это, дедушка, скверно, что так заненастило, — сказал я, возвращаясь и утираясь платком.
— Что поделаешь, на все воля господня! Ничем в небе проточины не заткнешь. А вот садись-ка лучше да испей чайку, а оно, может, и выяснит. Вишь, вон с того угла продирать будто стало, — говорил он, обуваясь и указывая на небо.
Я, помолившись к востоку, надел пальтишко и подсел к чайнику.
— Кто же это, дедушка, был около нас с вечера?
— Однако, барин, медведь. Я ведь потом слышал, как вон там потрескивало.
— И я слышал, да думал, что так трещит в огоньке.
— Ну нет, в огне хоть и трещит, но не этак. Под зверем всегда как-то похрупывает, да тут же и заминает, словно в перине, а нет — так уж так щелкнет, что инда гул пойдет по тайге, особенно ночью, когда зверь идет без опаски.
Пока мы пили чай и укладывались в походные сумки, начал подувать ветерок, так что разорванные тучки бойко погнало по небу, дождик брызгал по временам, зато появилась капель с листвы, но все-таки нам казалось, что погода разгуляется к лучшему, а потому мы, заседлав лошадей, поехали дальше. Старик прикрепил Серка на поводок к седлу, и он всю дорогу потягивался, понюхивая в сторону, но шел бодро и тихо.
Я, закурив походную трубочку, лишь только сторожко поглядывал по кустарникам и молчал, обдумывая свои служебные неприятности. Но вот мы стали спускаться по тропке под горку, а разгулявшийся ветер так начал покачивать всю тайгу, что деревья то сильно скрипели, то гулко пощелкивали, шумя и качаясь своими мохнатыми вершинами.
Вдруг мой милейший ментор, ехавший шагом впереди меня, моментально остановился, поспешно, но тихо свалился (слез) с коня и сдернул с плеча винтовку.
Увидав эту штуку, я тотчас машинально посмотрел под горку и тут же заметил, что впереди нас, по той же тропке, спускается медведь, не далее как в 20 или 25 саженях от старика.
Я ту же минуту также тихо свернулся с седла и заметил, что Кудрявцев порывисто манит меня к себе. Бросив поводья и запихнув чембур за пояс, я тотчас тихонько подскочил к нему, но он уже поставил винтовку на сошки и ждал только меня.
— Закрой, пожалуйста, хоть шапкой мне полку, чтоб ветром не сдунуло да капелью не вымочило, — сказал он чуть слышно и не глядя на меня, но, видимо, не спуская глаз с медведя.
Я моментально сдернул с себя шапку, накрыл ею курок «самодельной» [28] дедушкиной винтовки и утимился на зверя. Он, видимо, ничего не подозревая, все так же тихо шел под
28
Дедушкина «турка», или «своеделка», как он говорил, была из очень хороших старинных винтовок, как называли их за Байкалом, албазинских. Весила она с сошками 18 фунтов; ствол длиною около 6 1/4 четвертей, калибр до 5 линий, несла в цель, до 80 сажен (в пятно) и била крайне поронно, так что «зверовым» зарядом большого глухаря разрывала на части, а от рябчика сходились одни перышки, почему для стрельбы по птице Кудрявцев клал самый маленький заряд пороха.
Но вот раздался резкий «с захлебом» выстрел винтовки, и медведь ту же минуту сунулся на морду, потом приподнялся, захарчал, но снова уткнулся носом в тропинку.
Лишь только Кудрявцев выстрелил, и я ту же секунду приготовился к выстрелу, но конь мой от сильного «голка» шарахнулся в сторону, выдернул у меня из-за пояса чембур и бросился с тропинки, а затем, отбежав несколько сажен, остановился, храпнул и тихо заржал. Дедушкин же Гнедко стоял как вкопанный в землю, — он только слегка ответил подавшему голос товарищу, как бы советуя ему не убегать и остановиться на месте. Зато Серко сильно рвался на поводке, ощетинился до самого хвоста и визжал, горя нетерпением сразиться с мохнатым зверем. Дмитрий, сдернув его с поводка, уськнул и, затопав ногами, закричал: «Возьми, возьми его, толстопятого!» Собака моментально подскочила к медведю, сначала понюхала, потом, вцепившись ему в ухо, замерла в злобной хватке. Поэтому надо полагать, что, вероятно, в это время медведь был еще жив и, должно быть, шевелился в предсмертной агонии.
Кудрявцев, сняв шапку, набожно перекрестился, а потом, достав из-за пазухи пороховницу, начал «заправлять» свою «старуху».
— Что ж, нужно дострелить или нет? — спросил я Кудрявцева, уже весело посмеивающегося.
— Нет, барин — нашто. Видишь, что сразу потрафил.
— А как соскочит?
— Небось не соскочит теперь, упокоился сердешный.
— Ну, а если он притворяется?
— Досуг ему притворяться, как собака на шее. Вишь, как вцепилась, словно пропала (умерла).
Потихоньку поймав моего коня, мы привязали лошадей к деревьям и все-таки с ружьями пошли к медведю, Зверь уже лежал на левом боку, дыхания никакого, только последним импульсом жизни еще не остывшего трупа как-то перебирало всю его шкуру.
Убедившись, что зверь «уснул», мы стали искать: пулю, но меня, как молодого охотника, занимало еще многое, так что я принялся подробно осматривать глаза, зубы, лапы и прочие части только что убитого медведя.
— Брось его, барин, оглядывать — нехорошо, — сказал тихо Кудрявцев и несколько отвернулся.
— Вот тебе раз! Это почему же нехорошо? — спросил я, заинтересованный.
— Да так, барин, не следует по нашим мужицким приметам.
— Да почему же, дедушка, не следует? Вот ты и объясни.
— А старые зверовщики не велят этого делать из опаски: вишь, он зверь самый ехидный — ну и того, значит, не надо, — чтоб напрок не поувечил, а поблагодари господа да и снимай шкуру, ничего не одумывая. Вот тогда и выглядишь все, уж попутно… А теперь вот давай-ко да помоги мне поворотить зверя.