Из жизни людей. Полуфантастические рассказы и не только…
Шрифт:
Через много лет, отслужив срочную, зашёл я навестить дядю Юру. Жена его Галя умерла, а сын рано обзавёлся семьёй и уехал. Дядя во второй раз женился, но это была скучная, вялая и занудливая тётка. Он стал пить запойно и превратился совсем в другого человека. Посидел я у них в знакомой квартире с совершенно теперь незнакомыми людьми. Поговорили минут тридцать…
Выхожу я из подъезда и вижу, как мимо меня по проезжей части бредёт знакомое существо. Чурик стал чрезвычайно седым, все его и без того кривые четыре ножки (знаю,
Было мне двадцать лет. И как-то я так неожиданно подумал, глядя на этого друга человечества, что вот юность-то моя, наверно, прошла совсем.
«Но ведь это ничего, впереди обязательно будет молодость, потом зрелость, и даст Бог – старость. Как же много ещё предстоит впереди… Как много!»
Так я тогда думал…
Он?
Только начался 1991-й год.
Цены убежали вперёд. Зарплата гналась за ними, как старая хромая лошадка за новеньким задорным Феррари.
Год назад я ушёл от молодой жены, прожив с ней четыре года. И вот тут отпустили цены. Государство устранилось от своих доверчивых граждан, а новая моя любовь, подписав очень выгодный контракт, уплыла на громадном лайнере в кругосветное гастрольное путешествие.
Я остался в Москве один на один с громадным количеством конкурирующих в борьбе за жизнь жителей. Хочу напомнить всем завидующим и ненавидящим москвичей: в кризисы, на переломах истории, в разруху или во время вой-ны, гражданской особенно, – не приведи вам Господь жить в большом городе! Догадаетесь сами, почему?
Казалось бы, так мне и надо, ведь я сам ушёл от жены (детей не было), сам сделал выбор: куда и к кому уйти, сам выбрал работу, сам решил учиться на академического вокалиста, который сто лет никому не нужен в годы смятений. Всё сам, и во всём сам и виноват. Ну ещё, конечно, руководство в стране подкачало. Но к нему не пойдёшь, не пустят. А если и пустят, то сразу и прогонят, чтобы не гундел тут…
Да, так тебе и надо! Но всё-таки жаль парня – ведь человек и к тому же живой.
Я начал худеть. Сначала мне это даже нравилось. Но когда я стал подсчитывать, сколько я могу в месяц купить коробок спичек, соли, пачек масла, лука, хлеба и геркулеса, то оптимизм мой моментально улетучился.
Через три месяца я похудел на 16 килограммов и влез в старый костюм 46-го размера. А когда сдавал экзамен по вокалу, то после первой спетой фразы: «Скорбит душа», ноги мои затряслись так, будто я, исполняя торжественный монолог царя из оперы «Борис Годунов», вдруг захотел пуститься в пляс.
Выхода я не видел. Жизнь катилась вертикально в пропасть, на самое дно, наверно, туда, куда упала «маленькая
И вот в один из самых безнадёжных дней я еду в метро. Народу немного, все сидят. Я тоже сижу и раз за разом читаю на противоположном от меня стекле вагона призыв: «Уступайте места инвалидам, пассажирам с детьми и беременным женщинам!», – и о чём-то своём думаю. Насколько я понимаю сейчас, это было время моего погружения в самую что ни на есть безнадежную депрессию. Тянущее чувство где-то в районе солнечного сплетения уже не давало появиться аппетиту, голод приносил покой, а равнодушие и апатия волной накатывали всё чаще и продолжительней.
Проехал я несколько станций, и вдруг подходит ко мне пожилой мужчина, склоняется надо мной, и, глядя на меня в упор, говорит:
– Молодой человек, Вам очень плохо?
– Да нет, – отвечаю я, – не очень.
Он чуть помолчал, наверно, влез ко мне в душу, и мягко так вдруг сказал:
– У Вас глаза пощады просят…
Мы посмотрели друг на друга ещё чуть, и он добавил:
– У Вас всё будет хорошо, надо потерпеть…
И отошёл к дверям на выход.
Поезд остановился. Он вышел.
Я поехал дальше. Через несколько минут вышел и я.
Ничего вокруг не изменилось: мне не дали денег, не предложили перспективную работу, меня даже не погладили по голове. Но внутри меня загорелся какой-то маленький огонёк. Можно даже выразиться иначе: мне то ли подарили соломинку, за которую можно зацепиться, как за бревно, то ли вручили горчичное зёрнышко Веры.
День за днём по крохам становилось легче, что-то менялось к лучшему почти незаметно, как июльский ночной ветерок, а что-то оставалось без изменений. Но была уверенность, что ко мне тогда в вагоне приходил Он и повелел терпеть и жить дальше.
Через некоторое время я перестал худеть и в моей невеселой жизни появились входы и выходы, перспективы и новые люди.
А вы как думаете – это был Он…?
Вот ведь…
Телефон не зазвонил, а завибрировал. Я его взял и нажал на зелёный кружок.
– Алло…
– Сыночек, это я, – слышу я мамину интонацию, но не её, а какой-то тоненький, жалобный голос.
– Да, мам… – говорю я от неожиданности бессильно и на выдохе.
– Где же ты, сыночек?
– Я здесь, мама – здесь! – уже сдерживая себя, чтобы не заорать, говорю я.
– Нееет, тебя здесь нет… Это неправда… Я каждый день смотрю, жду, а тебя всё нет, – жалуется она, как маленькая.
– Я здесь!!! – ору я во всё горло и рывком просыпаюсь…
Одышка утихла.
Беру телефон: 26 декабря 05.30 на часах.
Католическое Рождество. Мама 35 дней в реанимации в коме.
Сон, как явь.
Явь, как сон. Друзья, враги, знакомые, равнодушные и сочувствующие – все вперемешку.