Из жизни Макарки
Шрифт:
На работу его действительно больше не посылали, но и расчета не давали. Только еще начали счет -- не знали, сколько вычетать с него за харчи.
Через несколько дней счет был закончен. В контору представили "ерест"; по этому "ересту" контора должна была разнести все расходы по книжкам ткачей и шпульников.
У Макарки жалованья было написано тринадцать рублей с копейками, а за харчи, как с мальчика, с него вычли около пяти рублей -- ему приходилось на руки больше восьми рублей.
Мысль, что у него на руках такие деньги, вскружила ему голову. Он отнесет эти деньги матери и
Рассчитывать стали в последнее воскресенье перед Петровым днем. Макарку рассчитали из первых, выдали ему новую пятерку, трешницу и восемьдесят шесть копеек мелочью. У Макарки пошли круги в глазах и задрожали руки. Выйдя из конторы, он опрометью бросился к тетке и показал ей деньги.
– - Вот и славно! Пятерку-то матери снесешь, а это на дорогу да на гостинцы.
У Макарки вытянулось лицо.
– - Так много! Я дорогой пешком пойду.
– - Устанешь, дурашка!..
– - Нет, ничего.
– - Ну, заблудишься.
– - Мне только до заставы, а там столбы идут да канавы.
– - Ну, хоть по платочку всем купи.
– - Они сами купят, -- я им деньги снесу.
– - Ну ладно, -- согласилась тетка, -- по платочку-то я им от себя куплю.
– - Тетя?..
– - Ну-у?..
– - А мне бы спрятать деньги?.. Дай тряпочку, -- я заверну их да на крест повешу.
– - Давай, я устрою.
Макарка подал Матрене бумажки; она завернула их, обвязала ниткой крепко-накрепко и стала привязывать на гайтан.
– - Крепок ли он у тебя?
– - Кажись, ничего.
– - Ну, вот тебе… смотри… А если тебе мелочи мало… хватит?
– - Хватит. Я поем-то хлебушка.
– - С одного хлеба-то ноги не пойдут -- хоть чаю где попей.
– - Ну, где-нибудь попью.
Матрена отсыпала в бумажку чаю, сахару, завязала в узелок и положила в сумку Макарке.
Потом пошла на рынок, купила три платка и белых хлебов.
– - Вот, им все будет приятней. Хоть что-нибудь да принесешь.
Когда Макарка собрался совсем, пошел в свою спальню и стал прощаться с ткачами и шпульниками.
– - Прощай, малый, час добрый!
– - пожелали ему ткачи и ребята.
Выйдя из ворот фабрики, Макарка кинул взглядом через постройки Заречной слободы в ту сторону, где было кладбище, вспомнил, как они отводили душу там с Мишкой, вздохнул, -- и пошел за теткой, по направлению к заставе.
XVII
У заставы Матрена купила Макарке вареной рыбы и ситник и накормила его, потом напились чаю, и она повела его мимо тех ворот, где баба ехала на лихих конях, с калачом в руке,
– - Ну, вот и ступай с богом!
– - сказала Матрена, переводя его через железную дорогу.
– - Иди все прямо, а дома кланяйся матери, девкам, а опять в Москву придешь, меня не обходи.
Они расцеловались, и Макарка зашагал вперед, а Матрена, поглядев ему вслед, пошла обратно.
Макарка шел дорожкой между деревьев, а по сторонам шло обычное движение. Ехали господа в колясках на рысаках, тащились извозчики, визжала конка, переполненная пассажирами, плелись рабочие, прислуга, кричали разносчики. Макарка бросал глазами направо и налево, но ноги его без останову двигались вперед, и его ничто не интересовало, что у него оставалось за спиной, а все помыслы его устремлялись вперед, к деревне.
А две недели назад он не смел и думать об этом. О деревне мечтал Мишка…
Макарка охнул при воспоминании о Мишке, а сам шел и шел.
Пришел конец конки, прекратились деревья по сторонам, осталось позади широкое поле; налево дорога вместо двух рукавов пошла одним, потянулся лес, потом село, дачи, опять лес.
Вот деревня, хоть и не такая, как у них, но все-таки в ней много деревенского. Деревянные избы, соломенные крыши, огороды сзади, ребятишки босиком. Вот куча мальчиков и девочек собралась у края шоссе и сгребает в кучки пыль. Набравши целую горку, трое из них набрали пыли в пригоршни и подбросили ее вверх; пыль, как дым, затуманила воздух, а они, как под дождь, подставляли под нее свои головенки и воображали, что это дождь.
– - Что вы делаете, паршивцы?
– - не удержался, чтобы не крикнуть, Макарка, вспоминая, что он сам очень недавно еще играл так.
Макарка решил отдохнуть в этой деревне и, подойдя к одной избе, сел на завалинку.
"Разуюсь, -- легче будет", -- подумал Макарка и, сбросив с себя сумку, стал стягивать сапоги.
– - Ты что тут расселся?
– - услышал Макарка грубый голос.
Он обернулся. У угла стоял невзрачный мужик в грязной розовой рубашке, коротких портках и босиком. Голова у него была взъерошена и глаза мутные, как вода в придорожной луже.
– - Я, дяденька, отдохнуть.
– - Отдохнуть?.. На чужой завалинке… Подай три копейки…
– - Ах ты, штырман!.. Вот штырман-то… ребенка хочет обобрать!
– - раздался другой голос над головой Макарки. Макарка поднял голову: в растворенное окно выглядывала простоволосая баба; шея у нее была белая, а лицо коричневое от загара, точно на нем была надета маска.
– - Когда ты налопаешься-то? Все пропил, теперь прохожих хочешь обирать!..
– - Изба моя, и я к ней никого не допущу!..
– - Да никто и не подойдет. Поди, касатик, прочь! Нечего его, пьяную харю, тревожить. Ишь он до чего дошел!
Макарка подобрал сумку и сапоги и пошел прочь. Когда он поднялся с завалинки, он почувствовал, что ему трудно подниматься -- уже сказывалась усталость.
"Нужно не горячиться", -- подумал он и решил подольше отдохнуть здесь.
Макарка подошел к трактиру и подсел к стоявшему снаружи дощатому столу.
Трактирщик с выдавшимся брюхом и лысиной выглянул в окно и спросил: