Из жизни полковника Дубровина
Шрифт:
В замок съехались многие командиры дивизий и командиры корпусов. Можно было бы открывать военный совет танковой группы. Военный совет никто не открыл, собрались лишь "поднять бокал за выдающийся успех немецкого оружия". Генералам и полковникам нетерпелось поделиться своими радужными надеждами. А тут их еще подогрела, казалось бы, пустяковая находка на чердаке. Офицер для поручений обнаружил в каком-то хламе порыжевшую от времени фотографию княжеской охоты. Возле убитого оленя несколько охотников в тирольском одеянии и среди них Вильгельм I, немецкий
Я видел, что несмотря на успехи сопротивление русских войск беспокоит генералов.
— Если так дальше, — сказал кто-то из них, — к Москве мы придем без танков и солдат...
Но тут же на эти сетования выскакивал и готовый ответ:
— Не может быть! Там, в Москве, все должно рухнуть!
В этих беседах непререкаемым авторитетом звучал голос гитлеровского любимца, писателя с серебряным карандашиком.
— Никто не заметил из вас, — важно вещал он, пуская сизые кольца дыма, затягиваясь трубкой. — Никто не заметил, что Россию о воине оповестил Молотов, а не Сталин.
— Что это означает? — спросил генерал. Он не скрывал своей неприязни к писателю.
— А это означает, что в Кремле идут перемещения.
А перемещения в Кремле в такой час-это кризис... Сталина снимут с поста, и большевики тут же между собой передерутся!
— А если не передерутся? — парировал генерал.
Писагель снисходительно усмехнулся.
— Я имел удовольствие, — продолжал он в столь же напыщенном тоне, — читать донесения военного атташе из Москвы... Теперь это не секрет, я могу поделиться с вами, господа! Генерал Кестринг писал, что после падения Минска и Киева советский строй в России рухнет!
Агентура у Кестринга прекрасно работала... Ошибки быть не могло...
Генерал молча отошел от него.
Минул еще один день. Наступило 29 июня. Бои не ослабевали на всем фронте продвижения танковой группы, и вообще всей группы войск армий "Центр". Ничуть не ослабевая, а даже разгораясь, шел бой в районе Белостока. Окруженная группировка Красной Армии не сложила оружие, и командование полевой армии запросило у нашего генерала поддержки танками.
Пала Рига. Немецкие танки рвались к Ленинграду.
И тут неожиданность. Рамфоринх вызвал меня в Минск.
Генерал, узнав, что Рамфоринх приглашает меня в Минск, затеял со мной разговор.
— Какие интересы концерна побудили Рамфоринха приехать в Минск? — спросил генерал. — Не торопится ли он?
Я ответил, что причины приезда Рамфоринха мне неизвестны.
Меня удивил тон генерала. Нерешительность проступала за его словами. Он никому из своего окружения никогда не сказал бы: "Я не могу вам навязывать своих взглядов..." А именно с этой фразы он и начал. Затем заговорил о моей молодости, о моем оптимизме. Я даже порадовался. Стало быть, сумел
— Я не хотел бы, чтобы господин Рамфоринх получил искаженное представление о положении дел на фронте... Надеюсь, вы не рассчитываете на прогулку по Москве через несколько дней...
Знал бы генерал, как я ликовал, услышав мрачные нотки в его голосе. Но я прежде всего изобразил удивление.
— Я слышал, что наш гость (я имел в виду писателя с серебряным карандашиком) близок к рейхсфюреру и к доктору Геббельсу... Он располагает самой точной информацией...
Генерал поморщился.
— Вы человек штатский, — ответил он мне. — Вам простительно не знать, кто располагает во время военных действий самой точной информацией. Никогда высшее командование, никогда командование группой войск... И даже командир дивизии видит все отраженно. Самой точной информацией располагает солдат...
Он прежде всех чувствует и нажим, и силу сопротивления противника...
— И что же чувствует сейчас солдат?
— Передайте барону, что солдат чувствует нарастание сопротивления.
— Но все это кончится, когда в Москве совершится переворот? — подбросил я прощупывающий вопрос генералу.
— Если бы сопротивление слабело, я мог бы надеяться на какие-то события в Москве... Сопротивление возрастает, значит, русские собирают свои силы... Война, — если она популярна в народе, — объединяет, а не разъединяет...
Мне трудно было удержать слезы. Они душили меня.
Передвижение войск, планы, схемы расположения частей... Все это важно, все это нужно, но вот понимание генералом событий, даже его ощущение хода событий, — это действительно сейчас было важным для Центра.
Отсюда, из штаба группы, у меня еще не было связи.
Я решил любыми средствами настоять, чтобы Рамфоринх хотя бы на один день взял меня в Берлин.
И Рамфоринх взволнован, стало быть, и оттуда, из Берлина, не всем видится ход войны, как был задуман, Он встретил меня вопросом.
— Что вы могли бы сказать мне? — спросил он меня.
— Минск пал... Немецкая армия имеет успехи... — ответил я осторожно.
Барон внимательно посмотрел на меня.
— Да, да! — подтвердил он. — Но я слышу иронию в вашем голосе. Это горечь за своих?
— Вы правы, господин барон! Радоваться мне нет причин!
Барон покачал головой.
— Самое удивительное, что и у меня мало причин для радости. Не взят Киев, стоит Ленинград! Что вы думаете о ходе войны?
— Я не очень понял, что происходит... Первые дни меня удивили... Но с каждым днем сопротивление нарастает... Об этом просил сообщить вам генерал!
— Просил? Подтолкнуть войска вперед, когда они не встречали сопротивления, это было возможно! Но как заставить их сломить сопротивление противника? Я хочу воспользоваться вами как переводчиком... Мне надо поговорить с русскими пленными...