Из жизни Пушкина

Путилин Владимир

Надо сказать, что в ГДР я оказался спустя всего лишь десять с небольшим лет после окончания Войны .Ее последствия еще были наглядны. Несколько повзраслев и набравшись малого жизненного опыта, я увидал, что между нашими людьми и «демократическими» немцами никакой взаимной любви не существует, и ее и не может существовать. Да и особой дружбы тоже. Основания для этого были слишком зыбкие. Но предпринимались натужные идеологические усилия .внедрить во что бы то ни стало если не взаимную

приязнь, то ее видимость в формах организованных общественных мероприятий. На уровне подрастающего поколения это выражалось в посещении немецких детских садов и летних лагерей. А вне официоза немецкие детишки могли гурьбой навалиться на растерявшегося от неожиданности советского подростка и с криками « русиш швайн » спихнуть его с разбитого велосипеда.. Можно допустить, что это были не совсем благополучные дети, местные трудные подростки .Но что это меняет ? Их старшие братья под гитару на мотив « Катюши» распевали : «Ни махорки и не папиросы, ни махорки и не папирос.» Лагерный фольклор их отцов.и дедов. Ничто не могло быть забыто . А советская детвора швыряла камни в , стекла кирхи, стоящей вплотную к забору военного городка. .

Фамилия моего друга, с которым я сейчас провожу время с рассказами, Захаров. Об этом можно запросто догадаться. У него конечно есть и имя. Его зовут Александр. Но с детских лет для меня он Захарик. Пусть таким и остается. Зачем теперь что-то менять. Мою почти уникальную фамилию вы знаете. Насчет уникальности я конечно пошутил. Она встречается, но не часто.. В школе помимо понятной уязвимости моя фамилия имела одно неоспоримое преимущество просто в силу своей запоминаемости. В одной из средних школ, в которой мне довелось учиться, преподавала учительница математики по фамилии Лисова. Она странным образам, что никак не сочеталось с преподаваемым ей предметом, никак не могла запомнить фамидии некоторых учеников. Например фамилию моего соседа по парте Крутилин как только она не искажала. Он был у нее и Крутилов, и Кутилов, и Утилов, и даже Вертелов. Это доводило моего одноклассника до белого каления. Он краснел, надувал щеки и даже осмеливался поправлять педагога. Но его эмоции результата не улучшали. То ли дело моя собственная фамилия. Ее никто никогда не путал и не искажал. Это было невозможно. Такая вот привилегия. . . , . . .

. Мои предки по мужской линии вплоть до третьго колена не были связаны с крестьянским трудом. Прадед Михаил имел кустарную слесарную мастерскую, где лудил, клепал и паял. Мать отца вышла из небогатой купеческой среды города Лебедяни. Окончив женскую прогимназию, она получила право работать учительницей младших классов, чем она и зарабатывала на жизнь, рано потеряв и мать, и отца. О своей

бабушке по линии матери я уже рассказывал. Могу добавить, что обстоятельства ее появления сразу после революции в Москве остаются для меня темными . Приехала, мол, и все. Представляю как это было сложно в ту пору, особенно, одинокой молодой женщине. Конечно ей помогли. Но кто это был ? Имя этого человека было ей до конца жизни сохранено в тайне. Даже от родной дочери. По некоторым оброненным фразам можно было заключить, что этот человек был большевиком, инвалидом без одной ноги, вызванным на работу в Москву. Он и дал ей рекомендацию в партию. В столице она занималась разной непритязательной работой, не требующей специальных знаний и квалификации. Пока наконец не укоренилась в области общепита и не поднялась по профсоюзной лестнице этого профиля. Все благодаря своему трудолюбию, добросовестности и уважения окружающих. Попробуй в наше время достичь профессиональных высот, не будучи отягощен вагоном подобающих дипломов и аттестатов. Ни добросовестность, ни трудолюбие вряд ли помогут. Такое вот было время.

Кто-то может вообразить, что коль скоро я ношу такую фамилию, то сам по себе этот факт является многозначительным и это не может не возлагать на меня особой миссии, не воплотить во мне черт «любимца муз». Это полная чушь ! На самом деле это не значит ровным счетом ничего. Хотя в юном возрасте, подобно многим другим сверстникам , я грешил стихоплетством, о чем расскажу позже, но я даже и в мыслях не допускал, что из этого может выйти что-то путное .Редкие приступы творческого зуда не смогли убедить меня самого в том, что здесь блестит искра моего истинного призвания. А вот стихи и прозу своего великого тезки я любил читать с детства, предпочитая все то, что не входило в школьную программу. И вот, что я думаю. Если бы его жизнь не прервала злодейская пуля, дальнейшее творчество Пушкина пошло бы по пути большой прозы. И это было бы великолепно, гораздо выше по мастерству «Повестей Белкина» и даже «Капитанской дочки». Это были бы сюжетные повести и романы из национальной истории. С Загоскиным не сравнимые.

По правде говоря, весомость своей фамилии я стал сознавать только тогда, когда в школе стали изучать произведения моего великого тезки. Начали не обидно подтрунивать одноклассники. А когда на уроке я читал вслух что-нибудь из его поэзии и забывал следующую строку или запинался, то учительница со смешком замечала – « Что же ты подводишь своего предка ! ». Носитель такой фамилии имел определенную обязанность и должен был соответствовать если не образу, то содержанию наследия Александра Сергеевича.

Конец ознакомительного фрагмента.