Изабелла Баварская. Приключения Лидерика. Пипин Короткий. Карл Великий. Пьер де Жиак
Шрифт:
Филипп Красивый, подхватив папскую корону, упавшую с головы Бонифация VIII стараниями Колонны, увенчал ею Климента VII и, желая объединить в своих руках и в руках своих преемников духовную и светскую власть, возымел дерзновение намерение перевести папский престол из Рима во Францию. Авиньон принял в своих стенах святого насельника Ватикана, Рона увидела наместника Христова, со своего балкона простиравшего связующую и разрешающую длань, и французы впервые услышали папское благословение urbi et orbi.
Но в католической церкви произошел великий раскол: поначалу испугавшись, Рим вскоре снова
В продолжение этой великой распри народы, смотря по тому, были они союзниками или врагами Франции, признавали то авиньонского папу, то папу римского. Единственными приверженцами Климента VII в то время были король Испанский, король Шотландский и король Арагонский. Но так как приверженность эта объяснялась исключительно их уважением к королю Французскому, для Климента было огромной радостью принять государя, который один только еще и поддерживал его против притязаний соперника. И если во время торжественных трапез и празднеств, которые Климент устраивал в честь Карла VI, папа сидел за отдельным столом и занимал место впереди короля, то очень скоро он постарался заставить своего гостя забыть это превосходство алтаря над троном, уступив королю право раздавать земельные участки бедным клирикам Французского королевства, позволив ему назначить епископов Шартрского и Осерского и, наконец, определив архиепископом Реймским ученого Ферри Кассинеля, которого король удостаивал своим покровительством и который спустя месяц после своего избрания скончался, отравленный доминиканцами.
В ответ на эти милости король Франции обязался предоставить Клименту VII помощь и поддержку против антипапы и обещал, что по возвращении во Францию он энергично, и даже силою оружия, займется уничтожением существующего раскола.
Пробыв в Авиньоне неделю, король распрощался с Климентом и возвратился в Вильнев. Тут он, к большому удивлению герцогов Беррийского и Бургундского, поблагодарил их за приятное общество, которое они ему составили, и объявил о своем желании, чтобы они возвратились один в Дижон, другой в Париж, между тем как сам он продолжит свой путь в Тулузу в сопровождении герцогов Туренского и Бурбонского.
Тут только оба дяди поняли, какова истинная причина этого путешествия и что, предпринимая его, король имел одну цель: разобраться с произволом, царящим в Лангедоке и уже разорившим этот край. При короле остались де Ла Ривьер и Лемерсье, Монтань и Ле Бэг-де-Виллен, о которых дяди короля знали, что это люди честные и неподкупные; герцог Беррийский считал их своими личными врагами, хотя, в сущности, они были лишь врагами его вымогательств. Из Вильнева оба герцога уехали весьма опечаленными.
— Что вы, любезный брат мой, об этом думаете? — обратился
— Думаю, — отвечал герцог Бургундский, — что племянник наш еще молод и что себе на беду он прислушивается к молодым советчикам. Однако придется немного потерпеть. Настанет день, и те, кто ведет его по ложному пути, раскаются, да и сам король тоже. Нам же, братец, остается ехать в свои владения: пока мы будем заодно, нам никто не страшен, ибо после короля мы во Франции первые люди.
На другой день король был в Ниме и, не останавливаясь в этом древнем римском городе, поехал на ночлег в Люнель. Еще через день он обедал уже в Монпелье, и тут к нему начали поступать жалобы; ему говорили, что чем дальше он будет двигаться вперед, тем больше разорений увидит, что дяди его, герцоги Анжуйский и Беррийский, правившие здесь один после другого, довели страну до такой бедности, что даже у самых богатых людей не хватает средств, чтобы возделывать свои виноградники и обрабатывать поля.
— Вам, государь, — говорили ему, — будет тяжко видеть, как у ваших подданных отнимают треть, четверть, двенадцатую часть того, что они имеют, как они по пять-шесть раз в году платят подати и облагаются новым налогом до того, как успеют внести старый. Ведь на землях между Роной и Жирондой дядюшки ваши самовольно собирали более тридцати тысяч ливров. Герцог Анжуйский взыскивал с одних только богатых, а уж герцог Беррийский, который его сменил, — тот не щадил никого! Рассказывали, что лихоимства эти совершались руками его казначея Бетизака, родом из Безье, и что этот Бетизак увозил с полей все до последнего зернышка, не оставляя даже того, что земледелец оставляет птицам небесным: колосок, упавший с телеги, и тот подбирал.
На эти слова король отвечал, что, если Бог ему поможет, лихоимствам этим будет положен конец; он не посмотрит на то, что герцоги, его дяди, приходятся братьями его отцу, а над их недобросовестными советниками и помощниками он велит учинить беспристрастное и строгое следствие.
Выслушав все эти жалобы и обвинения, король въехал в Безье, где проживал Бетизак, но приказал молчать обо всем, что ему донесли, и первые три или четыре дня пребывания в городе как будто бы посвятил празднествам, а между тем распорядился тайно произвести расследование. На четвертый день ему донесли, что Бетизака, казначея его дяди, простить невозможно, ибо он повинен в таких злоупотреблениях, которые караются смертной казнью. Тоща созвали Королевский совет, где было решено схватить Бетизака и привести в суд.
Судьи разложили на столе перед обвиняемым множество документов, доказывающих его лихоимство, и сказали ему:
— Бетизак, смотрите и отвечайте: как вы можете объяснить эти расписки?
Один из чиновников поочередно брал со стола расписки и читал вслух. Однако на каждую у Бетизака был уже готов ответ. Те, на которых стояла его подпись, он признавал, но говорил, что действовал по приказанию герцога Беррийского, который может это подтвердить. От других расписок отказывался.
— Даже понятия о них не имею, — утверждал он, — спросите у сенешалей Боккерского и Каркассонского, а еще лучше — у канцлера… герцога Беррийского.