Изабелла
Шрифт:
Через пять минут все было кончено. Гроза прекратилась также внезапно, как и началась. Зажегся потухший было свет. Мальчик смотрел на меня во все глаза, силясь что-либо понять. Я мягко приказала ему:
– Ты ничего не помнишь. Спи.
Он послушно закрыл глаза: невозможно противиться теперь моему приказу. Рана на моей руке затянулась сама, и я опустила рукав, скрывая тонкую полоску - единственное свидетельство моего колдовства. Почему я не спасла таким образом других? Потому
Я аккуратно сложила свои инструменты в саквояж и вышла из комнаты. За дверью были все те же.
– Ну что?
– нетерпеливо подошел ко мне хамоватый брюнет.
– Все в порядке. Рану я промыла и зашила, самое страшное уже позади. Я останусь с ним до утра, если не будет более важных пациентов, так что распорядитесь приготовить мне кресло.
Женщина снова заплакала - наверное, от облегчения.
– Что значит - если не будет более важных пациентов?
– вскинулся брюнет.
Моя злость достигла апогея. Никто и никогда не выводил меня из себя за столь короткий срок.
– Это значит, что если в госпиталь во время моего дежурства поступят больные по моей специальности, то за мной немедленно пришлют карету и я уеду. Надеюсь, я понятно объясняю?
– Прекрати, Эдвин, - властно прервал наш спор седой господин.
– Уведи лучше мать к себе.
Эдвин смерил меня еще одним злым взглядом, на который я ответила пренебрежительной усмешкой, и подчинился. Когда он ушел, мужчина вежливо спросил:
– Вам что-нибудь понадобится?
– Да. Я хотела бы, чтобы вы передали мою записку в госпиталь. Там должны знать, где в случае необходимости меня искать.
– Пишите, я отправлю слугу.
– Благодарю.
Я уже повернулась, чтобы вернуться в комнату и чиркнуть коротенькую записку, как в спину мне прилетел вопрос, заставивший поежиться:
– Как вам это удалось? Я многое повидал в жизни. После такого редко выживают.
– Вашему мальчику просто повезло, - ответила я чистую правду.
Остаток дежурства прошел спокойно. Из госпиталя меня не беспокоили, а мальчик спал. Я до рассвета просидела около него в глубоком кресле. Смотрела и видела другого человека. Как он там? Все ли с ним хорошо? Может, он уже женат и воспитывает дочку? Мне все время казалось, что из него выйдет хороший отец.
Столько раз писала я ему письмо и не находила в себе сил отправить. Если спустя годы он не нашел меня, значит, так нужно.
"Так нужно, так правильно", - твердила я себе раз за разом и сжигала письма.
Забрезжил рассвет. Я прихватила саквояж
– Отведите меня к кому-либо из хозяев, - коротко попросила я.
Вчерашний хамоватый брюнет спал на кожаном диване в шикарном кабинете. Мне не было его жаль ни капли, поэтому я разбудила его, потрепав за плечо. Он открыл глаза и некоторое время смотрел на меня без капли понимания. Наконец, узнавание пришло, и он хриплым ото сна голосом спросил:
– Что вам надо?
– Я ухожу. К вам будут приходить на перевязки. Станет хуже - привозите вашего мальчика в госпиталь.
– Хорошо, - кивнул он, принимая к сведению.
– Постойте.
Я с любопытством наблюдала, как он, морщась, встает с дивана, подходит к секретеру, достает оттуда тугой кошелек и протягивает мне.
– Что это?
– Не делайте вид, что не понимаете. Это деньги. Берите - вы заслужили.
– Благодарю, но жалование мне платит госпиталь, - холодно ответила я и вышла, оставив его с протянутой рукой.
Вернувшись в госпиталь, я сдала дежурство, заполнила все необходимые отчеты и пошла домой отсыпаться. Мальчика я отдала одному из своих коллег: делать ему перевязки и снимать швы было выше моих сил. Он слишком напоминал Ирвина, а видеть его брата мне не хотелось ни капли.
На следующий день мне в кабинет принесли большой букет алых роз с короткой запиской: "Простите меня, я самый настоящий дурак. Позвольте загладить вину? С искренней признательностью, Эдвин Эшвуд". Записка отправилась в мусорную корзину, цветы я поставила на окно.
Каждый день приходили все новые букеты с записками, но и с ними я поступала аналогично. Через одиннадцать букетов, когда я вела прием, ко мне пришел сам Эдвин Эшвуд с завернутой в платок рукой, которую он бережно нес перед собой.
– Теперь вы просто обязаны со мной поговорить!
– воскликнул он, разматывая платок.
– Вы что же, сами себя порезали, чтобы только сюда прийти?
– удивилась я, рассматривая неглубокий порез на его левой ладони.
– Какое ребячество!
– А что поделать, если вы не ответили ни на одну из моих записок?
– обвиняющим тоном сказал он, пока я обрабатывала его пустяковую царапину.
– Может, потому что я не хотела отвечать?
– холодно произнесла я, садясь обратно в свое кресло.
– Идите и не задерживайте прием. Ваша выходка отнимает у меня время.
– Простите меня, Изабелла, я вел себя, как последняя скотина. Вы спасли моего брата, а я оскорбил вас.
– Ваши извинения приняты, но права называть себя по имени я вам не давала. Что-то еще?