Избавление
Шрифт:
– Да. Эта одежка уже ни к чему не пригодна. Сжечь ее – и все.
– Придется так и сделать. Даже на тряпки это нельзя пустить. – И она улыбнулась. А мы улыбнулись в ответ.
Мы с Бобби сели в машину Дрю и поехали в больницу. Рядом с ней стояли две полицейские машины.
– Ну, держись, – сказал я. – И помни, о чем мы говорили.
Мы зашли в здание, и какой-то человек в белом халате проводил нас в палату, где лежал Льюис. В палате стояли трое полицейских. Они тихо переговаривались, ковыряя во рту зубочистками. Льюис, который либо просто спал, либо еще находился под воздействием наркоза, лежал на койке в
– А, привет, покоритель стихий. Как спалось?
– Нормально. Лучше, чем на берегу реки.
– Швы держатся?
– Держатся. Вы меня так крепко сшили, что я уже не расползусь. Ничего не залазит в рану и ничего из нее не вылазит.
– Хорошо, – сказал он, неожиданно посерьезнев; мне нравилось то, как он становился серьезным, когда речь заходила о вещах профессиональных.
Льюис вернулся к нам, в этот мир, раньше, чем я успел сказать что-нибудь еще. Верхняя часть его тела вдруг ожила; он выходил из сна, будто совершал какое-то мускульное усилие. Резко обозначились вены на его бицепсах – как на рисунке из анатомического атласа, – и он открыл глаза.
Я повернулся к полицейским:
– Вы уже с ним говорили?
– Нет, – ответил один из полицейских. – Мы ждали, пока он очнется.
– Похоже, он уже очнулся, – сказал я. – Или вот-вот очнется. Подождите еще минутку.
Льюис смотрел прямо на меня.
– Привет, Тарзан, – сказал я. – Как там дела, в мире Великого Белого Доктора?
– Очень бело, – ответил он.
– Что там с тобой делали?
– Это ты мне должен рассказать, что со мной делали. Нога – будто свинцом налита. И в ней гуляет боль. Но я лежу в чистой постели, крови нет, нет и этого скрежета внутри меня, когда я двигаюсь. Так что, думаю, все в порядке.
Я стал так, чтобы находиться между Льюисом и полицейскими, наклонился очень низко к нему – голова к голове – и подмигнул. Он подмигнул мне в ответ, но так, что всякий, кто точно не знал бы, что он подмигивает, не догадался бы об этом.
– В эту реку мы больше не полезем, приятель, – сказал он. – По крайней мере, сегодня.
Льюис, сам того не подозревая, дал мне возможность сообщить ему то, что мне было нужно. И я не упустил эту возможность; при этом я надеялся, что все слышали его слова.
– Все полетело кувырком, – сказал я. – А Дрю погиб. Ты помнишь, как я тебе говорил об этом?
– Вроде помню, – ответил он. – После того, как мы перевернулись, а потом поплыли снова, я чувствовал, что его уже в байдарке нет. Это я помню точно.
– А ты помнишь это облако брызг между двух камней? – спросил я.
– Ну так, смутно. Это произошло именно там?
– Дрю утонул после того, как мы перевернулись во второй раз, в последнихпорогах, – сказал я медленно. – В первый раз, когда ваше корыто перевернулось, мы выловили тебя со сломанной ногой. Там, помнишь, вверхпо течению. Я поймал вторую байдарку, мы загрузили тебя в нее и поплыли дальше. А по дороге перевернулись еще раз,в тех порогах,
– Я ничего не видел, кроме воды. Я смотрел вверх и не видел даже неба.
– Да, ничего не было видно, даже неба, – сказал я.
– Даже неба.
Я развернулся своим залатанным боком к полицейскому, который стоял ко мне ближе всех.
– Вы сами увидите. Сразу поймете, о чем говорит Льюис.
– Вы не подождете немножко за дверью, а? – сказал один из полицейских – я его раньше не видел.
Мы вышли из палаты и пошли по коридору. Но самое главное было сделано – Льюис получил предупреждение; я был уверен, что он понял, что я хотел ему сказать. И получил вовремя.
Ни я, ни Бобби не успели побриться, и хотя мы, наверное, выглядели довольно неряшливо, но, по крайней мере, чисто – в нашей новой одежде. Если бы я побрился, я бы почувствовал себя совершенно другим человеком. Но в новой одежде я уже был наполовину другим человеком, и это было хорошо. Возвращаться все-таки лучше чистым.
Через минут пятнадцать один полицейский – тот, которого мы впервые увидели в палате Льюиса, – подошел к нам и как бы между прочим спросил:
– Как насчет того, чтобы вернуться в город?
– Ладно, – сказал я. – Как скажете.
Мы залезли в полицейскую машину; я сел рядом с полицейским на переднем сиденье. Мы ехали; я молчал, полицейский молчал тоже. В городе он остановился у какого-то кафе, зашел внутрь и стал куда-то звонить. Когда я смотрел на него через три слоя стекла – через ветровое стекло машины, через витрину и стекло телефонной будки внутри кафе, – я почувствовал неясный страх. Меня как будто опутывала огромная, безжалостная паутина современной связи. А что, если сейчас приводится в действие колоссальный, непостижимый аппарат расследования преступлений, от которого никто не защищен? Я представлял себе бесконечные картотеки, компьютеры, неустанно сортирующие информацию, сравнивающие данные и факты. А что, если он говорит с самим Эдгаром Гувером, главой ФБР? Наша версия не устоит перед таким напором... Нет, устоит – даже перед Гувером!
Полицейский вернулся к машине, сел за руль, но дверцу оставил открытой. Через некоторое время подъехали еще две машины. Вокруг нас стала собираться небольшая толпа. Сначала одна голова повернулась в нашу сторону, потом еще одна... В конце концов все, кто проходил мимо, останавливались недалеко от нас, смотрели в нашу сторону. Некоторые украдкой, а некоторые – открыто, без стеснения. Я, в своей фермерской одежде, сидел без движения. И я могу показать, где эта одежда куплена. Мысль о том, что среди всех этих здоровых людей я один с раной в боку, почему-то подействовала на меня успокаивающе.
Один из полицейских из другой машины расспрашивал у кого-то из местных о дорогах, ведущих к реке. Через несколько минут мы уже были готовы ехать. Я поискал глазами Бобби – он сидел в одной из полицейских машин. Как только мы отъехали, еще одна машина полиции, выглядевшая как-то очень по-местному, проехала мимо нас. В ней сидел пожилой, спокойный, старомодный человек; я был уверен, что это именно он говорил с Бобби. Наверняка мы поедем к реке, где они будут совещаться, что делать дальше, подумал я. Под щетиной у меня зачесалась кожа. И я стал прикидывать в уме, что и как говорить – еще и еще раз.