Избирательный долг

Передельский Денис

– Еще как попал, товарищ капитан, – бодро отрапортовал оживившийся Сопелко, перед глазами которого тут же поплыли яркие образы пережитого. – Так попал, что будь здоров! Аккурат в эту прорезь, о которой вы говорите, и попал. И вот ведь подлец, так попал, что по краям прорези-то и следа не осталось. Все, значит, что из себя… м-м-м… вывалил, значит, туда прямиком и попал. Сам удивляюсь, как он так сумел. Я бы не сумел… Хотя я, конечно, и не пробовал, а там кто знает, может тоже попал бы… Без тренировки любое дело тяжело. А он прямо внутрь, прямо с первого раза, причем без тренировки, подлец, а там же бюллетени… И представить страшно, что теперь с ними стало… Поди, испорчены совершенно.

– Прости, лейтенант, но я или тупой, или чего-то не понимаю, – в голосе Малинина зазвучали стальные нотки, заставившие Сопелко вытянуться во фронт так, словно он на армейском плацу выполнял команду ротного «Смирно!». – Объясни, пожалуйста, как ты вообще узнал о том, что гражданин Шумов напакостил в урну? Сейчас, – Малинин устало взглянул на наручные часы, – сейчас всего полшестого вечера, а избирательные участки, насколько мне известно, закрываются в восемь. И только после этого урны распечатываются, и начинается подсчет голосов. Может быть, ты застукал его прямо на месте

преступления? Тогда позволь узнать, какого… рожна ты делал в закрытой кабинке для голосования, куда никому, кроме избирателей, входить нельзя? Кто тебе разрешил нарушать закон?

– Так я это…, – растерялся Сопелко. – Я в кабинку и не заходил, товарищ капитан. Может, вы никогда на выборах не бывали и не знаете, но урна находится за кабинкой, на всеобщем обозрении для якобы прозрачности процедуры. В кабинке люди только ставят галочку, а потом, уже никого не стесняясь, открыто опускают бюллетень в урну, чтобы все видели, что они на выборах были, и к ним не возникало бы никаких глупых вопросов, особенно у начальства. Хотя для нас это, конечно, страшно неудобно, потому что за всеми не уследишь, а мало ли кто там чего вздумает на бюллетене нарисовать. Напишут еще что-нибудь не то, получай потом за их художества по шее. В прошлом году один, тот, что в камере предварительного заключения голосовал, написал на бюллетене: «Я вас всех ненавижу». Так нам потом за него так досталось, что мы ему все зубы выбили. Честно говоря, товарищ капитан, я так думаю, что выборы – сплошная морока и трата казенных денег. Знаете, что алкаши говорят, когда я их пытаюсь на избирательный участок затащить? Только вы не подумайте, что я их по своей инициативе туда волоку, я их по подворотням собираю только, когда такая команда поступает. А поступает она, когда для явки электорату не хватает. Кому-то ведь надо голосовать, неудобно получится, если никто не придет голосовать. Вот и приходится мерзавцев и бездельников за шиворот на участок тащить. Так они, сволочи, еще упираются! Мотивируют тем, что, мол, голосуй, не голосуй, все равно получишь… шайбу. Но не волнуйтесь, я же порядок знаю, за такие слова они обычно получают от меня не шайбу, а прямо в лоб.

– Ты что несешь, лейтенант?! – рявкнул на него Малинин, испуганно и благоговейно покосившись на стоявший у него на сейфе портрет Президента в позолоченной рамке на изящной подставочке. – Ты мне такие разговорчики брось! Выборы, чтоб ты знал, это вам не просто так, типа для собственного удовольствия. Это еще и дань, так сказать, демократии, дань, так сказать, требованиям развитых стран. А они знаешь, как требуют? Даже я не знаю, как, потому что это – государственная тайна. То-то. Так что будь добр, помалкивай, не то быстро отправлю тебя, куда следует, а там тебе не только лекцию по правоведению прочитают, но и курс анатомии в подвале преподадут.

– П-почему в п-подвале? – поперхнулся Сопелко и отер рукой внезапно выступившую испарину на лбу.

– Чтобы на улице твоих преступных криков не слышно было, – деловито пояснил Малинин. – Ладно, шучу я, но все равно имей в виду. Лучше рассказывай, что было дальше. Я так и не понял, ты что, следил за Шумовым, проявляя, так сказать, повышенную бдительность?

– Честно говоря, никакой бдительности я не проявлял, я на звук пошел, от азарта. Понимаете, товарищ капитан, рефлекс сработал, я же охотник, на любой шорох реагирую. Значит, дежурил я неподалеку от этой урны. Со мной еще девушка дежурила, из избирательной комиссии. Ну и наблюдатель был, Петрович, но он из коммунистов. Только вы его не допрашивайте, он старый, ничего не слышит и слепой, как крот. Удивляюсь, зачем он вообще на выборы ходит, ему же скоро умирать, все равно не успеет пожить с теми, кого выберет. И внуки у него в Москве работают, и, вроде, неплохо зарабатывают. Да Петрович вообще чудной старик. Представляете, у него год назад в очках стекло треснуло, так он его лейкопластырем залепил и до сих пор так ходит! Будто бы на новые очки у него денег нет, говорит, что пенсии не хватает. Может, и врет, шут его знает, мне ж до пенсии еще далеко, и зрение меня пока не подводит. Не, не допрашивайте его даже, бесполезное это дело, Петрович все равно того подлеца не опознает.

– Ближе к делу, лейтенант!

– Так вот, стоим мы, дежурим, значит, и вдруг видим, входит в двери участка этот негодяй, ну, в смысле, гражданин Шумов. Это я только так сказал, что входит. На самом деле, товарищ капитан, он еле вполз, практически на бреющем полете, ну честное слово! Я, значит, сразу к нему. Так, мол, и так, говорю, гражданин хороший, кто вы и откуда, зачем сюда зашли. Не видите, что ли, тут культурное мероприятие проходит, музыка играет, все так нарядно одеты, что люди даже своих детей приводят, словно в зоопарк. А Шумов, значит, посмотрел на меня так внимательно и, простите за подробности, отрыгнул мне прямо в лицо, знаете ли, таким дурным перегаром, что он мне сразу не понравился. Шо, простите? Да не, это гражданин Шумов мне сразу не понравился, а не перегар. Шо, простите? Да не, перегар тоже мне сразу не понравился, скажете тоже, товарищ капитан, ей Богу, уморили. Ну как чужой перегар может нравиться? То ж одно сплошное безобразие, когда от одного пахнет, а от тебя нет. Позволите продолжать? Шумов, значит, и спрашивает у меня, мол, где тут, гражданин начальник, находится буфет? Мне, мол, страсть как охота выпить стакан лимонаду и съесть ароматную булочку с сосиской, да еще что б была с поджаренной корочкой. Я ему объясняю, что, во-первых, булочек с сосисками в буфете давно нету, а остались только пирожки с капустой, да и те по шесть с лишним рублей за штуку. А во-вторых, вход в буфет возможен только через кабинку для голосования. Ну, значит, он мне и отвечает, что у нас тут не буфет, а лохотрон какой-то, а потом возьми да и пойди прямиком в кабинку, даже спасибо не сказал. Тут я путь-то ему и преградил, говорю, нельзя, значит, туда без бюллетеня, так что извольте, господин хороший, развернуться и покинуть участок во избежание разных эксцессов.

– Прости, лейтенант, за глупый вопрос, а документы ты у него не догадался проверить?

– В том-то и дело, что догадался, но тут-то самое интересное и началось, – смелея и постепенно входя в раж, расплылся в широкой улыбке любивший поговорить Сопелко. – Я-то уже хотел его вежливо под руку вывести из помещения и только там, без свидетелей, легонько так ткнуть в печень. Ну, может, еще и по почкам немножко дать. А он давай вырываться и кричать, что, мол, он пришел исполнить свой

гражданский долг, а я, сволочь этакая в погонах, гнида толстомордая, не даю ему этого сделать. «Хоть убейте, а долг исполню!» – так, значит, и орал. «Хочу голосовать и баста!». Я, грешным делом, даже подумал, уж не из психушки ли он сбежал? Тут на крик набежала толпа наблюдателей (в свое оправдание хочу заметить, товарищ капитан, что они, как сифилис, всегда появляются, когда не ждешь, знаю по опыту), набежали, значит, и как зашипят на меня со всех сторон. Кричат, мол, убийца, сатрап, фашист, сука недобитая, свинья недорезанная (ну и еще кое-чего, всего перечислять не буду, хотя у меня все записано), не даешь человеку исполнить свой гражданский долг, из-за таких, как ты, страна гибнет, на заводах зарплату не дают ну и все такое прочее. Заметьте, что это все про меня одного говорилось, как будто я один во всем виноват, а разные там чиновники и олигархи не причем. Вот не поверите, но у меня даже дача одноэтажная и иномарка дешевая, не то, что у некоторых. Но разве кому что докажешь? А я ж тоже человек, хоть и при исполнении, к подобной популярности не привык, тут меня обида и взяла. Вот от неожиданности и выпустил его из рук. Думал, куда он, гаденыш, денется! Кто ж знал, что у этого голодранца при себе паспорт окажется? Он, значит, вырвался, подошел к столику, зарегистрировался, как положено (грамотный шкет оказался, на месте бы таких убивал), взял бюллетень, мерзавец этакий, и спокойненько так вошел в кабинку, еще ручкой мне махнул. Мы, значит, вместе с наблюдателями перед ней выстроились, волнуемся, как когда-то мой папаша волновался перед открытием винного, ждем – а ну как вхолостую проскочит? Раз пришел выполнить долг, выполняй, а не отлынивай, это тебе не жене врать, что задержался на работе! Вот мы через занавесочку, значит, и советуем этому Шумову заполнить бюллетень и в урну не забыть его бросить, чтобы просто так, на халяву, в буфет не прошел за пирожками. Не поверите, минут пять надрывались. А потом из-за кабинки раздались странные звуки.

– Какие еще звуки? – оживился заскучавший было Малинин. – Давай-ка поподробнее. Изобразить сможешь?

– Даже не знаю, как их описать, товарищ капитан, у меня ж образования не хватает, – погрустнел Сопелко. – А изобразить и подавно не смогу. Видите ли, товарищ капитан, у меня с детства наблюдается полное отсутствие музыкального слуха. Правда, одна из наблюдательниц наших, интеллигентная такая бабенка, сморщенная, из тех, что «красных» до смерти ненавидят (она даже очки с обычными стеклами вместо линз на кончик носа надевает, для этого самого, как его, для имиджу), так вот она очень точно все описала. Так точно, что и писатель какой-нибудь не смог бы так описать. Позвольте, процитирую ее слова. Я их даже в блокнотик себе записал, я всегда туда мудрые слова записываю. Память у меня какая-то выборочная, тут помню, тут не помню. Меня когда-то из школы за это чуть не выгнали, я таблицу умножения не мог запомнить. Даже к врачу ходил. Он меня подлечил. Теперь таблицу умножения знаю назубок, но с тех пор глупости всякие хорошо помню, а умную мысль быстро забываю. О, вот мой блокнотик. Позвольте зачитать? Спасибочки, в смысле, слушаюсь. Так вот, бабенка интеллигентная сказала, что этот паршивец, простите за выражение, козла дразнит. Это, видимо, по-интеллигентному так называется. Не мог же я допустить такое безобразие, вот и пришлось вмешаться. Заглянул я, значит, за занавесочку, гляжу, а гражданин Шумов уже из кабинки вышел, стоит возле урны и вправду, простите за выражение, козла дразнит. Склонился над ней и… дразнит самым громким и непристойным образом. Так я этого негодяя сразу схватил за шиворот и поволок в туалет. Да только не успел пресечь, так сказать, правонарушение. Мерзавец, как оказалось, уже закончил свое черное дело к тому времени, как я его схватил. Товарищ капитан, да если б я знал, если б только мог предположить, что такое может произойти, я бы пресек все на корню, честное слово! Даже на участок бы его не пустил.

– Короче! – цыкнул на разволновавшегося участкового Малинин. – Не нужны мне твои оправдания. Рассказывай, что было дальше?

– Отвел я его, значит, сначала в туалет, где он умылся, потом в буфет, – продолжил рассказ Сопелко. – Там опросил, протокол составил за нарушение общественного порядка, и привел в отделение, словом, все по инструкции сделал. Правда, пришлось этому гаду купить пирожок с капустой, потому что на голодный желудок он отказывался давать показания. А откуда ж желудку полным быть, если такое дело произошло… Товарищ капитан, я интересуюсь, нельзя ли стоимость пирожка с капустой, шесть рублей пятнадцать копеек, вернуть мне в виде добавки к зарплате? Я ж не на личные нужды деньги израсходовал, а, так сказать, на благо государства. Нет? Так я и думал, ну да и шут с ним, не обеднею, может, и государство когда обо мне позаботится… Так вот, начальник опорного участка, когда я ему все рассказал, мне не поверил и сказал, что я форменный идиот в погонах лейтенанта и что капитанской звездочки мне ждать, как победы сборной России на чемпионате мира по футболу. Потом он решил лично побеседовать с задержанным. Не знаю, о чем они там говорили, только после беседы начальник велел мне срочно доставить гражданина Шумова в РОВД. Сказал, что идиот не только я и спросил, не состоим ли мы с задержанным Шумовым в родственных отношениях. Потом добавил, что дело Шумова пахнет хулиганством, то есть мелкой уголовной статьей, поэтому он свои руки марать не будет. Велел к начальнику райотдела полковнику Герасимову вести. Доложил я, как положено, дежурному, тот Герасимову позвонил, а уже тот приказал гражданином Шумовым ему голову не морочить, а вести сразу к вам, – Сопелко с облегчением перевел дух и, приложив ладонь рупором ко рту и чуть подавшись вперед, шепотом доверительно добавил. – Дежурный говорит, что дело, возможно, пахнет не хулиганством, а осквернением государственной символики, не говоря уже об экстремизме.

– Экстремизме? – задумчиво переспросил Малинин, снова уткнувшись взглядом в протокол. – Чудненько, гражданин Шумов, напакостивший в урну, – опасный экстремист. Очередной… И откуда они только берутся на мою голову? На прошлой неделе один экстремист на клумбу у райадминистрации в шесть утра помочился, теперь этот… Н-да, замечательная досталась мне работенка, да еще в воскресенье, да еще в чудесный мартовский вечер… Ну и почему я в свое время в военное училище не пошел? Воевал бы сейчас где-нибудь себе спокойно, тушенку бы армейскую алюминиевой ложкой лопал, из автомата б стрелял, э-эх… Лейтенант, а где сейчас этот Шумов?