Избранная лирика
Шрифт:
текста есть подтекст, как у реки глубокие течения. При первом знакомстве в
юности Щипачёв выглядит не так, как при повторном чтении в зрелые годы. Не
только поэт растёт, растут вместе с нами и его давно знакомые строки...
Это лирика с мягким знаком. Она смягчает кору человеческой чёрствости.
Щипачёв
рядом, внимательно смотрит в глаза и говорит тихим голосом. Тихим — потому
что «кричать не надо, если даже ты с целым миром говоришь». И о чём бы ни шла
речь — о снежинке или звезде, о яблоке или земном шаре, — тихий голос
Щипачёва убеждает, ему веришь.
Лев Озеров
Зрение
Известно не только якутам,
откуда зима идёт.
В метели, в бураны укутан
Памир у звёздных ворот.
На дальней какой-то планете,
где вряд ли гадают о нас,
и там по-земному ветер
снежком обдувает наст.
Немыслимым было когда-то
увидеть незримого лик.
Ничтожней ничтожного атом
и, как мирозданье, велик.
Всё зорче становится зренье.
Когда-нибудь лягут следы
от капли на ветке сирени
до самой туманной звезды.
На парткоме
Ещё и на парткоме так
сидеть случается, друзья:
заметишь дома, сняв пиджак,
что ты прокурен до белья.
На улице весна давно,
дождём обрызгана трава,
а тут ещё зима в правах.
Но секретарь рванул окно —
и ветки бросились к рукам,
к его горячему лицу.
Гул самолётов, детский гам;
землёй пахнуло, как в лесу.
Земля от яблони бела,
и годы впереди ясны.
Решать партийные дела
нельзя, не чувствуя весны.
Соловей
М. Петровых
Где березняк рябой и редкий,
где тает дымка лозняка,
он, серенький, сидит на ветке
и держит в клюве червяка.
Но это он, простой, невзрачный,
озябший ночью от росы,
заворожит посёлок дачный
у пригородной полосы.
Овёс
От ночной росы,
от холодных звёзд
в холодном поту
проснулся овёс.
Прозрачные
утренние небеса
коснулись
шершавых бровей
овса.
Ему с кукурузой
и к пшенице
белокурым чубом
клониться.
Пускай он ростом
с ними
не вровень,
он налит силой,
он дышит здоровьем.
Он ходит под ветром,
взъерошен, белес —
с глазами детскими
Геркулес.
Недаром к нему,
чтоб задор не погас,
тянется лошадка моя
Пегас.
В троллейбусе
Идёт троллейбус возле клёнов.
Льёт дождь, шумит вода везде.
К стеклу прилип листок зелёный.
Деревья топчутся в воде.
Прямой, прохожих не щадя,
дождь припустил ещё сильнее.
Всё в каплях светлого дождя,
стекло троллейбуса синеет.
И можно ль не принять участья
и ливня не желать земле!
На город, как сквозь слезы счастья
гляжу сквозь капли на стекле.
* * *
Лил дождь —
и сверкает асфальта река,
широка, глубока.
И кажутся лодками автомобили;
огни, как водоросли в глубине,
где, вспугнутые, заходили
красные рыбы на дне.
* * *
Себя не видят синие просторы,
И, в вечном холоде светлы, чисты, себя не видят снеговые горы,
цветок своей не видит красоты.
И сладко знать, идёшь ли ты лесами, спускаешься ли горною тропой:
твоими ненасытными глазами
природа восхищается собой.
* * *
Урал! Он был как начало песни.
Хочу разглядеть его не спеша,
когда ещё ни в одном перстне
не сверкала его душа;
когда ещё трубы над ним не дымили, мартены не красили небо в зарю
и горнозаводчик Никита Демидов
чугунные ядра не лил царю.
Пустынные реки, да глушь лесная, да белые вьюги по камню мели,
Несметных сокровищ своих не зная, Урал стоял поперёк Земли.
По каменным скулам скользили тени.
Он был тогда как неграмотный гений.
Нескошенная трава
Восторженных не подбираю:
такие тут не ложатся слова.
В колхозе нескошенная умирает,
у всех на виду умирает трава.
Тоскливая.
Жар полуденный
колышет её сухим ветерком.
А ей бы
под косы в росе студёной,
под грабли —
и пахнуть каждым цветком.
Охвачено сердце тревогой смутной.
Неконченная замирает строка.
Уж видно, про это доскажет кому-то
зимою
в коровьих глазах тоска.
* * *
Лил дождь осенний. Сад грустил о лете.