Избранная лирика
Шрифт:
по этим скрепам,
как бы над вольтовой дугой,
дышали ветры,
но не крепом,
а чёрной
угольной
пургой.
И, громыхая,
как по жести,
по воздуху
и проводам,
отстукивали
пульс известий
и станции
и города.
И всё,
что стало,
всё,
что стыло
среди станков,
среди снегов,
свой голос присоединило
к мильонам
скорбных голосов.
1924
Три
Вдоль рудничных ям,
вдоль кремнистой
и красной бакальской* земли
в Германию три ландштурмиста
из русского плена брели.
И первый сказал:
— Я доволен —
осадную ночь напролёт
старуха моя
в мюзик-холле
на проволоке поёт.
Другой говорит:
— Слишком поздно
идём мы в родную страну:
отобраны
Эльзас
и Познань,
и сам император
в плену.
И кухня прогрохотала,
завыл кашевар
и замолк.
На смутных каменьях Урала
пирует
повстанческий полк.
Он парит кору на рассвете,
сосёт одуванчиков мёд.
С друзьями прощается третий
* Бакальские рудники на Урале.
и к партизанам идёт.
1929
Стойкий солдат
Почему-то, отчего-то
Он остался невредим.
Полтораста самолётов
бомбы
сбросили над ним.
А он спал под гром и грохот,
был и весел и здоров
от шрапнельного гороха,
от вороньих потрохов.
Азиатская холера
разгружала фронт
и тыл,
а он пил из лужи серой
и водой доволен был.
Ливни отшумели рано, —
Лёд свистел над головой, —
он гулял в фуражке рваной,
словно в шапке меховой.
Царь не удержал престола,
сапоги разбились в прах,
а он шёл, вдвойне весёлый,
в интендантских лапотках.
Ни шестнадцатидюймовым,
ни жандармам полевым
он не поддавался —
словом,
жил красивым и рябым.
Только баба голосиста —
сладкоглаза
и бела —
встретила
того артиста
и вкруг пальца
обвела.
1936
Ты входишь в сад
Ты входишь в сад —
у сторожа спроси,
зачем как бы нечаянно сложили
разбитый винт,
разбитое шасси
на этой тихой и простой могиле.
Дощечка с надписью — сверкает
медь.
Но разве не видать тебе, прохожий?
Здесь
даже куст желает улететь,
листами машет
и лететь не может.
Здесь лётчик похоронен.
Он
узнать просторы ястребиной воли.
Над белыми штабами он летел,
и бомбы вздрагивали на гондоле.
И, перегнувшись за высокий край,
он наблюдал,
как вдалеке пылали,
занятнее, чем дровяной сарай,
товарные составы на вокзале.
И лётчик гнал домой,
но аппарат
вдруг разучился облаками реять.
И лётчик гнал домой,
и был он рад,
что падает за наши батареи.
А ты пришёл сюда —
среди аллей
остановись,
прохожий торопливый,
подумай о полёте голубей
и о земле —
упрямой и ревнивой.
1925
Московская транжирочка
1
Зима любви на выручку —
рысак косит,
и ах —
московская транжирочка
на лёгких голубках
замоскворецкой волости.
Стеклянный пепел зим
стряхни с косматой полости —
и прямо в магазин.
Французская кондитерша,
скворцам картавя в лад,
приносит,
столик вытерши,
жемчужный шоколад.
И губы в гоголь-моголе,
и говорит сосед:
— Транжирочка,
не много ли? —
И снова
снег
и свет.
2
А дед кусать привык усы,
он ходит взад-вперёд:
иконы,
свечи,
фикусы
густая дробь берёт.
Он встретил их, как водится
сведя перо бровей,
и машет богородицей
над женихом
и ей.
Короновали сразу их,
идёт глухая прочь
над пухом
и лабазами
купеческая ночь.
3
Меж тем за антресолями
и выстрелы
и тьма:
крутою солью солена
московская зима.
Бескормицей встревоженный
и ходом декабря,
над сивою Остоженкой
вороний продотряд.
Под ватниками курятся
в палатах ледяных
сыпного
и recurrens’а*
грязца
и прелый дых.
За стройками амбарными
у фосфорной реки
в снегах
чусоснабармами
гремят грузовики.
Метелица не ленится
пригреть советский люд,
и по субботам ленинцы
в поленницах
поют.
4
Московская транжирочка,
хрустя крутым снежком,
спешит своим на выручку
пешком,
пешком,
пешком.
На площади у губчека
стоит чекист один.
— Освободите купчика,