Избранная лирика
Шрифт:
Наши жены примеряли каски.
Не в садах Перро, а на Урале
вы золою землю удобряли.
На носилках длинных под навесом
умирали русские принцессы.
Возле, в государственной печали, тихо пулемётчики стояли.
Сняли вы бушлаты и шинели,
старенькие туфельки надели.
Мы ещё оденем вас шелками,
плечи вам согреем соболями.
Мы построим вам дворцы большие, милые красавицы России.
Мы о вас напишем сочиненья, полные
Опять начинается сказка
Свечение капель и пляска.
Открытое ночью окно.
Опять начинается сказка
на улице, возле кино.
Не та, что придумана где-то, а та, что течёт надо мной,
сопутствует мраку и свету,
в пыли существует земной.
Есть милая тайна обмана,
журчащее есть волшебство
в струе городского фонтана, в цветных превращеньях его.
Я, право, не знаю, откуда
свергаются тучи, гудя,
когда совершается чудо
шумящего в листьях дождя.
Как чаша содружества - брагой, московская ночь до окна
наполнена тёмною влагой,
мерцанием капель полна.
Мне снова сегодня семнадцать.
По улицам детства бродя,
мне нравится петь и смеяться
под зыбкою кровлей дождя.
Я вновь осенён благодатью
и встречу сегодня впотьмах
принцессу в коротеньком платье
с короной дождя в волосах.
Алёнушка
У моей двоюродной
сестрички
твёрдый шаг
и мягкие косички.
Аккуратно
платьице пошито.
Белым мылом
лапушки помыты.
Под бровями
в солнечном покое
тихо светит
небо голубое.
Нет на нем ни облачка,
ни тучки.
Детский голос.
Маленькие ручки.
И повязан крепко,
для примера,
красный галстук -
галстук пионера.
Мы храним -
Алёнушкино братство -
нашей Революции
богатство.
Вот она стоит
под небосводом,
в чистом поле,
в полевом венке -
против вашей
статуи Свободы
с атомным светильником
в руке.
Земляника
Средь слабых луж и предвечерних бликов, на станции, запомнившейся мне, две девочки с лукошком земляники
застенчиво стояли в стороне.
В своих платьишках, стираных и старых, они не зазывали никого,
два маленькие ангела базара, не тронутые лапами его.
Они об этом думали едва ли, хозяечки светающих полян,
когда с недетским тщаньем продавали
ту ягоду по два рубля стакан.
Земли зелёной тоненькие дочки, сестрёнки перелесков и криниц, и эти их некрепкие
из свёрнутых тетрадочных страниц, где тихая работа семилетки, свидетельства побед и неудач
и педагога красные отметки
под кляксами диктантов и задач...
Проехав чуть не половину мира, держа рублёвки смятые в руках, шли прямо к их лукошку пассажиры
в своих пижамах, майках, пиджаках.
Не побывав на маленьком вокзале, к себе кулёчки бережно прижав, они, заметно подобрев, влезали
в уже готовый тронуться состав.
На этот раз, не поддаваясь качке, на полку забираться я не стал -
ел ягоды. И хитрые задачки
по многу раз пристрастно проверял.
Рязанские Мараты
Когда-нибудь, пускай предвзято, обязан будет вспомнить свет
всех вас, рязанские Мараты
далёких дней, двадцатых лет.
Вы жили истинно и смело
под стук литавр и треск пальбы, когда стихала и кипела
похлёбка классовой борьбы.
Узнав о гибели селькора
иль об убийстве избача,
хватали вы в ночную пору
тулуп и кружку первача
и - с ходу - уезжали сами
туда с наганами в руках.
Ох, эти розвальни и сани
без колокольчика, впотьмах!
Не потаённо, не келейно -
на клубной сцене, прямо тут, при свете лампы трёхлинейной
вершились следствие и суд.
Не раз, не раз за эти годы -
на свете нет тяжельше дел!-
людей, от имени народа,
вы посылали на расстрел.
Вы с беспощадностью предельной
ломали жизнь на новый лад
в краю ячеек и молелен,
средь бескорыстья и растрат.
Не колебались вы нимало,
За ваши подвиги страна
вам - равной мерой - выдавала
выговора и ордена.
И гибли вы не в серной ванне, не от надушенной руки.
Крещенской ночью в чёрной бане
вас убивали кулаки.
Вы ныне спите величаво,
уйдя от санкций и забот,
и гул забвения и славы
над вашим кладбищем плывёт.
Призывник
Под пристани гомон прощальный
в селе, где обрыв да песок, на наш пароходик недальний
с вещичками сел паренёк.
Он весел, видать, и обижен, доволен и вроде как нет, -
уже под машинку острижен,
ещё по-граждански одет.
По этой-то воинской стрижке, по блеску сердитому глаз
мы в крепком сибирском парнишке
солдата признали сейчас.
Стоял он на палубе сиро
и думал, как видно, что он
от прочих лесных пассажиров
незримо уже отделён.