Избранная лирика
Шрифт:
Пройдя через различного рода "лабораторные" эксперименты и "опыты" с разнообразнейшими говорами, интонациями, ритмическими перепадами и т. п., поэт пришел к утверждению глубинной простоты. Еще в 1936 году он писал: "Где взять мне той чудесной простоты, которой требует моя эпоха?.."
А в одной из статей Сельвинского (1962) мы читаем:
"Что касается меня лично, то я уже давно перерос стадию экспериментаторства: мастерство ушло у меня в кончики пальцев. От формы я требую только одного:… в лирике совершенной простоты: никакого искусственного украшательства, никакой техники ради техники — только точность в передаче глубинной
Но одновременно, будучи прекрасным педагогом-наставником нескольких поколений молодых стихотворцев, Сельвинский не забыл добавить к рассказу о собственном опыте примечательные слова новатора: "Такой простоты нельзя требовать от молодежи. Молодость должна перебродить и, если хотите, "перебеситься", иначе она никогда не созреет и с младенчества превратится в "пай-старичков".
В этом сборнике поэт виден как бы на всех ступеньках его лирического бытия, начиная с детства и далее в грозные, трудные, боевые годы становления страны социализма. Все это по-своему преломилось в лиризме ощущений и раздумий, связанных с вечными темами — любви, жизни и смерти, войны и мира. Здесь же стихи об искусстве, о месте поэта в народной судьбе, в борьбе за победу разумного, доброго, вечного… В этой связи несколько слов о стихах, навеянных встречей поэта с зарубежными странами, и специально о цикле "Война"…
Хотя довольно долго Сельвинскому ставили в упрек, что он-де "западник", встреча поэта с заграницей (в 1935 году) не стала для него лирическим "звездным часом", не раздула искорки вдохновения в пламя поэтических откровений. Пожалуй, лучшие в этом цикле два-три стихотворения о Японии да еще цикл стихов о Франции, где как бы невольно в центре оказалась перекличка с Маяковским. Заграничные стихи Сельвинского совершенно в ином регистре, нежели стихи Маяковского с их ярким и сильным публицистическим накалом, с обнажением напрямую антагонизма двух социальных полюсов планеты. У Сельвинского социальный смысл и пафос негромки. Они как бы вплавлены в характеры и портреты лирических героев — будь то японский башмачник или персонажи французского цикла "Лувр". Перекличка с Маяковским возникла на иной орбите, как внутренний, полный горечи и страсти диалог двух поэтов о поэзии, о жизни и смерти, об их дружбе-вражде. Череда лет мощным течением снесла налет давних групповщинных "конфликтов", но оставила нетленной, словно возродила из пепла с новой силой юношескую любовь Сельвинского к своему старшему другу Маяковскому (Hotel "Istria").
Среди множества разнообразных тем и мотивов были у Сельвинского излюбленные, сокровенные, близкие его душе и таланту. Он был с детства очарован морем, и чувство это не покидало его до последнего вздоха, оставив трассирующий след на всем его творчестве. В лирике, кроме моря, особенным любовным проникновением овеяно все связанное с природой, с ее пейзажами и живым миром. Жаль, что это лишь краешком вошло в сборник в аллегориях и лишь изредка впрямую ("О дружбе", "Охота на нерпу", "Весеннее", "Охота на тигра" и др.).
Стихи о войне — одна из главных высот лирики Сельвинского. Участие в рядах бойцов с фашизмом стало для поэта как бы вторым духовным открытием мира народных чувств, нравственной силы советского характера. Близость к народу-воину зазвучала в его стихах патриотической яростью, зовом возмущенной совести. В годы войны еще многозначней и глубже становится лиризм поэта. Сельвинский как фронтовой газетчик (сперва на Крымском фронте
Из цикла военных стихов Сельвинского немногое вошло в сборник. Но все же здесь читатель найдет и трагедийные видения войны ("Я это видел", "Аджи-Мушкай", "Баллада о ленинизме"), и такие лирические жемчужины, как "Тамань" и "Лебединое озеро". На войне поэт особенно душевно почувствовал близость к Маяковскому. И здесь родились его строки: "Я рад, что есть в моей груди две-три Маяковские нотцы…"
О каждом, даже значительном стихе в этом сборнике не расскажешь, да и не к чему это делать! Истинная поэзия должна говорить сама за себя чувствами, эмоциями, страстями, стремлениями, надеждами, идейно-нравственными и философскими прозрениями поэта, вплетенными в стих.
О. Резник
ГИМНАЗИЧЕСКАЯ МУЗА
Юность
Вылетишь утром на воздух,
Ветром целуя женщин.
Смех, как ядреный жемчуг,
Прыгает в зубы, в ноздри.
Что бы это такое?
Кажется, нет причины:
Небо прилизано чинно,
Море тоже в покое.
Слил аккуратно лужи
Дождик позавчерашний,
Десять часов на башне —
Гусеницы на службу.
А у меня в подъязычье
Что-то сыплет горохом,
Так что легкие зычно
Лаем врываются в хохот.
Слушай! Брось! Да полно…
Но ни черта не сделать:
Смех золотой, спелый,
Сытный такой да полный.
Сколько смешного на свете:
Вот, например, "капуста".
Надо подумать о грустном,
Только чего бы наметить?
Могут пробраться в погреб
Завтра чумные крысы.
Я буду тоже лысым.
Некогда сгибли обры.
Где-то в Норвегии флагман…
И вдруг опять: "капуста"!
Чертовщина — как вкусно
Так грохотать диафрагмой!
Смех золотого разлива,
Пенистый, сочный, отличный!
Тсс… брось: ну, разве прилично
Эдаким быть счастливым?
1918
Кредо
Я хочу быть самим собой.
Если нос у меня — картофель,
С какой же стати гнусить, как гобой,
И корчить римский профиль?
Я молод. Так. Ну и что ж?
К философии я не падок.
Зачем же мне делать вид, что нож
Торчит у меня меж лопаток?
Говорят, что это придет,
А не придет — не надо.
Не глупо ли, правда, принимать йод,
Если хочется шоколада?
Я молод и жаден, как волк,
В моем теле ни грамма жиру.
В женских ласках, как в водах Волг,
Я всего себя растранжирю.
Мне себя не стыдно ничуть,