Избранная лирика

Днепропетровск и Москва — две родины Дмитрия Кедрина. В этих двух дорогих сердцу поэта городах он жил, работал и творил.

В Днепропетровске прошло детство и трудная юность поэта. Здесь им были написаны первые стихи.

Один из редакторов днепропетровской газеты «Грядущая смена» рассказывал мне, как однажды он получил стихотворение, аккуратно написанное мелким, бисерным почерком. Под ним стояла подпись: «Дмитрий Кедрин». Стихи понравились и их напечатали. Это был апрель 1924 года.

С тех пор на страницах не только днепропетровских журналов и газет, но и в столичной прессе стали появляться стихи юного поэта. Вскоре Кедрин становится членом литературного объединения «Молодая Кузница» при днепропетровском губкоме комсомола.

В 1931 году Кедрин переехал в Москву и поселился в подмосковном поселке Черкизове, раскинувшемся близ извилистой речки Клязьмы. Здесь до сих пор стоит небольшой деревянный дом, разделенный на маленькие комнаты, в одной из которых вместе с семьей долгие годы жил поэт. На его рабочем столе не было ничего лишнего, только горка любимых книг, стопка бумаги, бутылочка с тушью, которой он любил писать.

Многие жители поселка стали друзьями Дмитрия Кедрина. Они запросто приходили к нему то за книжкой, то за советом, то послушать его певчих птиц.

Более десяти лет Кедрин бессменно работал литературным консультантом по стихам в издательстве «Молодая гвардия» и вел обширную переписку с периферийными писателями. Он доброжелательно и внимательно выслушивал каждого, не пренебрегая никем, часто рассказывал мне о тех, кто бывал у него на консультациях, читал на память их стихи.

У Дмитрия Кедрина был удивительный дар проникать в эпоху, в образ, умение глубоко продумать

и осознать каждое историческое событие. Он писал лирические стихи, эпические поэмы, думы, песни, публицистические и сатирические стихи.

В Черкизове он написал «Куклу», «Поединок», «Зодчих», «Алёну-Старицу», «Коня», «Глухаря», «Рембрандта», «Солдатку», «Красоту» и многие другие стихотворения.

В 1943 году Дмитрий Кедрин добровольно ушел на фронт, где работал в газете «Сокол Родины» Северо-Западного фронта.

Огромны были замыслы поэта, но им не суждено было осуществиться. 18 сентября 1945 года он трагически погиб. Уже после смерти Дмитрия Кедрина в нашей стране и за рубежом вышло несколько книг его стихов, которые полюбили наши взыскательные читатели, особенно молодежь.

Творчеству Дмитрия Борисовича Кедрина посвящено несколько монографий. Его именем названа улица в Черкизове, куда многие специально приезжают для того, чтобы посадить на улице любимого поэта деревце.

Людмила Кедрина

Как темно в этом доме! Тут царствует грузчик багровый, Под нетрезвую руку Тебя колотивший не раз… На окне моем — кукла. От этой красотки безбровой Как тебе оторвать Васильки загоревшихся глаз? Что ж! Прильни к моим стеклам И красные пальчики высунь… Пес мой куклу изгрыз, На подстилке ее теребя. Кукле — много недель! Кукла стала курносой и лысой. Но не все ли равно? Как она взволновала тебя! Лишь однажды я видел: Блистали в такой же заботе Эти синие очи, Когда у соседских ворот Говорил с тобой мальчик, Что в каменном доме напротив Красный галстучек носит, Задорные песни поет. Как темно в этом доме! Ворвись в эту нору сырую Ты, о время мое! Размечи этот нищий уют! Тут дерутся мужчины, Тут женщины тряпки воруют, Сквернословят, судачат, Юродствуют, плачут и пьют. Дорогая моя! Что же будет с тобой? Неужели И тебе между них Суждена эта горькая участь? Неужели и ты В этой доле, что смерти тяжеле, В девять — пить, В десять — врать, И в двенадцать Научишься красть? Неужели и ты Погрузишься в попойку и в драку, По намекам поймешь, Что любовь твоя — Ходкий товар, Углем вычернишь брови, Нацепишь на шею собаку, Красный зонтик возьмешь И пойдешь на Покровский бульвар? Нет, моя дорогая! Прекрасная нежность во взорах Той великой страны, Что качала твою колыбель! След труда и борьбы — На руке ее известь и порох, И под этой рукой Этой доли Бояться тебе ль? Для того ли, скажи. Чтобы в ужасе С черствою коркой Ты бежала в чулан Под хмельную отцовскую дичь, Надрывался Дзержинский, Выкашливал легкие Горький, Десять жизней людских Отработал Владимир Ильич? И когда сквозь дремоту Опять я услышу, что начат Полуночный содом, Что орет забулдыга-отец, Что вал'uтся посуда, Что голос твой тоненький плачет, — О терпенье мое, Оборвешься же ты наконец? И придут комсомольцы, И пьяного грузчика свяжут, И нагрянут в чулан, Где ты дремлешь, свернувшись в калач. И оденут тебя, И возьмут твои вещи, И скажут: — Дорогая! Пойдем, Мы дадим тебе куклу. Не плачь!

1932

К нам в гости приходит мальчик Со сросшимися бровями, Пунцовый густой румянец На смуглых его щеках. Когда вы садитесь рядом, Я чувствую, что меж вами Я скучный, немножко лишний, Педант в роговых очках. Глаза твои лгать не могут. Как много огня теперь в них! А как они были тусклы… Откуда же он воскрес? Ах, этот румяный мальчик! Итак, это мой соперник, Итак, это мой Мартынов, Итак, это мой Дантес! Ну что ж! Нас рассудит пара Стволов роковых Лепажа На дальней глухой полянке, Под Мамонтовкой, в лесу. Два вежливых секунданта, Под горкой — два экипажа Да седенький доктор в черном, С очками на злом носу. Послушай-ка, дорогая! Над нами шумит эпоха, И разве не наше сердце — Арена ее борьбы? Виновен ли этот мальчик В проклятых палочках Коха, Что ставило нездоровье В колеса моей судьбы? Наверно, он физкультурник, Из тех, чья лихая стайка Забила на стадионе Испании два гола. Как мягко и как свободно Его голубая майка Тугие гибкие плечи Стянула и облегла! А знаешь, мы не подымем Стволов роковых Лепажа На дальней глухой полянке, Под Мамонтовкой, в лесу. Я лучше приду к вам в гости И, если позволишь, даже Игрушку

из Мосторгина Дешевую принесу. Твой сын, твой малыш безбровый, Покоится в колыбели. Он важно пускает слюни, Вполне довольный собой. Тебя ли мне ненавидеть И ревновать к тебе ли? Когда я так опечален Твоей морщинкой любой? Ему покажу я рожки, Спрошу: — Как дела, Егорыч? — И, мирно напившись чаю, Пешком побреду домой. И лишь закурю дорогой, Почуяв на сердце горечь, Что наша любовь не вышла, Что этот малыш — не мой.

1933

Дивчину пытает казак у плетня: — Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня? Я саблей добуду для крали своей И светлых цехинов и звонких рублей! — Дивчина в ответ, заплетая косу: — Про то мне ворожка гадала в лесу. Пророчит она мне полюбится тот, Кто матери сердце мне в дар принесет. Не надо цехинов, не надо рублей, Дай сердце мне матери старой твоей. Я пепел его настою на хмелю, Настоя напьюсь — и тебя полюблю! — Казак с того дня замолчал, захмурел, Борща не хлебал, саламаты не ел. Клинком разрубил он у матери грудь И с ношей заветной отправился в путь. Он сердце ее на цветном рушнике Коханой приносит в косматой руке. В пути у него помутилось в глазах, Всходя на крылечко, споткнулся казак. И матери сердце, упав на порог, Спросило его: «Не ушибся, сынок?»

1935

Белый цвет вишневый отряхая, Стал Петро перед плетнем коханой. Он промолвил ей, кусая губы: — Любый я тебе или не любый? Прогулял я трубку-носогрейку, Проиграл я бритву-самобрейку! Что ж! В корчме поставлю шапку на кон И в леса подамся к гайдамакам! — Уходи, мужик, — сказала Ганна, — Я кохаю не тебя, а пана. — И шепнула, сладко улыбаясь: — Кровь у пана в жилах — голубая! Два денька гулял казак. На третий У криницы ночью пана встретил, И широкий нож по рукоятку Засадил он пану под лопатку. Белый цвет вишневый отряхая, Стал Петро перед плетнем коханой. А у Ганны взор слеза туманит, Ганна руки тонкие ломает. — Ты скажи, казак, — пытает Ганна, — Не встречал ли ты дорогой пана? — Острый нож в чехле кавказском светел. Отвечает ей казак: — Не встретил. — Нож остер, как горькая обида. Отвечает ей казак: — Не видел. Рукоятка у ножа резная. Отвечает ей казак: — Не знаю. Только ты пустое толковала, Будто кровь у пана голубая!

1936

У поэтов есть такой обычай: В круг сойдясь, оплевывать друг друга. Магомет, в Омара пальцем тыча, Лил ушатом на беднягу ругань. Он в сердцах порвал на нем сорочку И визжал в лицо, от злобы пьяный: — Ты украл пятнадцатую строчку, Низкий вор, из моего «Дивана»! За твоими подлыми следами Кто пойдет из думающих здраво? — Старики кивали головами, Молодые говорили: — Браво! А Омар плевал в него с порога И шипел: — Презренная бездарность! Да минет тебя любовь пророка Или падишаха благодарность! Ты бесплоден! Ты молчишь годами! Быть певцом ты не имеешь права! — Старики кивали бородами, Молодые говорили: — Браво! Только некто пил свой кофе молча, А потом сказал: — Аллаха ради! Для чего пролито столько желчи? — Это был блистательный Саади. И минуло время. Их обоих Завалил холодный снег забвенья, Стал Саади золотой трубою, И Саади слушала кофейня. Как ароматические травы, Слово пахло медом и плодами. Юноши не говорили: «Браво!», Старцы не кивали бородами. Он заворожил их песней птичьей — Песней жаворонка в росах луга… У поэтов есть такой обычай: В круг сойдясь, оплевывать друг друга.

1936

Выдь на зорьке И ступай на север По болотам, Камушкам И мхам. Распустив хвоста колючий веер, На сосне красуется глухарь. Тонкий дух весенней благодати, Свет звезды — Как первая слеза… И глухарь, Кудесник бородатый, Закрывает желтые глаза. Из дремотных облаков исторгла Яркий блеск холодная заря, И звенит, Чумная от восторга, Зоревая песня глухаря. Счастлив тем, Что чувствует и дышит, Красотой восхода упоен, — Ничего Не видит и не слышит, Ничего Не замечает он. Он поет листву купав болотных, Паутинку, Белку И зарю, И в упор подкравшийся охотник Из берданки бьет по глухарю. Может, также В счастья день желанный, В час, когда я буду петь, горя, И в меня Ударит смерть нежданно, Как его дробинка — В глухаря.