Избранная морского принца
Шрифт:
— Не надо.
Джиад взяла ближайший кувшинчик, уже привычно поддела кончиком языка пленку на горлышке, прижала губы к еще теплому глиняному краю. Тинкала и вправду была горячей. А еще сладкой и пряной — как раз такой, как хотелось. Похожую варила Санлия…
Алестар тоже взял свою порцию, покрутил в пальцах. Поставил на стол, но через полминуты схватил снова и сжал в ладонях с отчаянием утопающего, цепляющегося за брошенную веревку. Наверное, надо было что-то ему сказать, но Джиад молчала, цедя горячую жидкость, обволакивающую нёбо почти приторной сладостью. Говорить не хотелось. Голова была пустой, а тело — вялым, расслабленным. Все-таки почти час успокаивающих
Она покосилась на сосуд с эликсиром, больше напоминающим не жидкость, а светящийся туман.
— Как его пить? — спросила вслух, чтобы нарушить вязкую тишину.
— Как тинкалу, только вдвоем, — тихо ответил Алестар, продолжая мучить свой кувшинчик. — Тебе не холодно? Может, пустить сюда воды потеплее?
— Уже не холодно, — сказала Джиад, почти не соврав, допила тинкалу и с сожалением отставила пустую посудинку, будто песочные часы, отмерившие нужный срок. — Давайте, что ли… Чего тянуть?
— Ты… точно позволяешь?
Алестар был бледен, словно не его последние дни без конца поили снадобьями для восстановления крови.
— Да давайте уже! — выдохнула Джиад, стараясь не сорваться снова то ли в страх, то ли в злость из с таким трудом обретенного зыбкого спокойствия. — Что мне делать? Раздеваться?
Она взялась за край туники, потом подумала, что верх как раз снимать совсем не обязательно. Дернула завязку штанов и чуть ли не впервые в жизни лишь сильнее затянула ее. Нечаянно, конечно. Едва не рассмеялась, но смех вышел бы хуже слез — только это и остановило.
— Подожди, — тихо сказал Алестар. — Подожди немного.
Подплыв к стене, он подкрутил что-то в основании самого большого шара с туаррой, и тот погас, оставив комнату в полумраке. Джиад, никогда не стеснявшаяся собственного тела, вдруг задышала легче.
— Я сам, хорошо? Позволь мне…
Вернувшись к кровати, Алестар не стал пристраиваться рядом, а, напротив, остался у Джиад в ногах. Взял ее босую ступню и принялся медленно поглаживать от пальцев к щиколотке.
— Не надо…
Джиад дернулась, однако ее держали хоть и мягко, но крепко.
— Надо, — так же тихо ответил иреназе. — Ты же как занесенная острога… Вот-вот сорвешься. Позволь мне, пожалуйста. Ложись на подушку…
Она молча повиновалась. Откидываясь в ворох подушек и одеял, пыталась уговорить себя, что на самом деле успокоиться надо рыжему, вот и пусть… Но врать себе не получилось — то, что делал Алестар, оказалось бессовестно приятно. Рыжий разминал ее ступню не очень умело, зато с потрясающей старательностью. Каждый палец, потом край ступни, потом подъем к щиколотке. А потом склонился и коснулся губами чувствительного места в середине подъема.
Джиад дернулась. Это уже было… чересчур!
— Ч-ш-ш-ш, — прошептал иреназе. — Лежи… Как я давно хотел это сделать…
И снова принялся настойчиво и откровенно покрывать поцелуями: от пальцев к щиколотке и обратно, не прекращая гладить и растирать. Потом взялся за вторую ступню…
Джиад лежала, растерянно уговаривая себя не сопротивляться. В том, что делал Алестар, не было ничего постыдного, напротив… Но ей очень не нравилось, что тело начинает откликаться на ласки самым естественным образом. Ох… Она закусила губу, собираясь сказать, что хватит, и поняла, что действительно согрелась: снизу вверх по телу катились теплые томные волны удовольствия. Алестар, держа в ладонях обе ее ступни, напоследок приласкал большими пальцами щиколотки и осторожно убрал руки. Джиад совсем уж глупо захотелось спрятаться под одеяло, но она заставила себя дышать ровнее.
— А нам не пора пить эликсир? —
— Пора… наверное…
Алестар толкнулся хвостом, оказавшись рядом, больше для виду оперся на локоть, едва касаясь поверхности постели.
— Я просто хочу, — сказал он, — чтобы все началось по-настоящему, а не в дурмане. Джиад, я не знаю, какую часть памяти заберет зелье. Какую часть… нас обоих. И что вернет нам потом. Пожалуйста, постарайся помнить…
Он осекся, глубоко вздохнув, протянул руку и очень бережно заправил за ухо Джиад выбившуюся прядь волос, которые она в последнее время связывала шнурком — так отросли.
— Можно? — спросил и, дождавшись едва заметного кивка, потянул за кончик шнурка.
Стянул его, погладил освобожденные волосы, запустил в них пальцы, глядя с безнадежным восхищением и тоскливой жадностью. Умом Джиад понимала, что ей должен очень не нравиться этот вожделеющий взгляд, но она уже устала бояться. А еще где-то очень глубоко, надежно спрятанное от себя самой в первую очередь, в ней плескалось совсем уж недостойное чувство обиды: если бы не запечатление, разве смотрел бы на нее так избалованный красавец-морской король? Да никогда… Это было правильно и понятно, но… все равно саднило.
«Хватит, — оборвала она глупые мысли. — Ты уже домечталась однажды о принце. Хватит рассказывать себе безумные сказки о великой любви. Это не для тебя. Благодари всех богов, если у тебя когда-нибудь будет просто надежный и верный любовник…»
— Помни, что я люблю тебя, — сказал Алестар все с той же пугающей искренностью и обреченностью. — Можешь забыть все, что угодно, но это — помни. Ты ведь не знаешь…
Он помолчал, легонько перебирая волосы Джиад прядку за прядкой.
— Жрецы рассказывают, что когда-то у иреназе не было запечатления. Все брали себе жен из собственного города, потому что города постоянно воевали. Но дети от смешения родственной крови стали рождаться хилыми и уродливыми. Тогда жрецы и целители велели юношам искать пару в других городах, и иреназе стали… Они попросту стали ловить и красть девушек, если те оказывались за пределами города без защиты. Помнишь, Эргиан пошутил про брачные танцы? Мы танцуем в воде перед тем, как лечь на песок и слить тела и души в запечатлении. Но сначала были не танцы, а бой, потому что никто из дев не хотел подчиняться врагу. И на песок не укладывали по доброй воле, а прижимали к нему, чтобы помешать отбиваться. А потом их уводили в свой город пленницами… Говорят, Мать Море услышала плач тех, кого брали силой, а потом делали наложницами и рабынями. Она не могла изменить порядок обмена кровью, но подарила иреназе запечатление. Ее дар смягчил всех: и победителей, и побежденных. Потому что проиграть стало так же сладко, как и победить. И потому что победив, нельзя причинить боль той, чье тело и душу чувствуешь, как собственные. Вот тогда бой и превратился в танец… Прости, что я сделал дар — проклятием.
Он склонился и коснулся губ Джиад одним-единственным поцелуем: легким, уверенным, нежным. И Джиад позволила, завороженная мягким голосом и сиянием ярко-синих глаз. Это было безумие, но в какое-то мгновение она действительно поняла, как когда-то из взаимной ненависти и желания обладать у полудикого народа стало рождаться то, что не заменило им любовь, но послужило для нее той раковиной, которая охраняет драгоценный нежный жемчуг. И не вина, а беда иреназе, что раковина может сберечь мертвое, а живое спасает только до той поры, пока оно принимает защиту добровольно, не стараясь вырваться за поставленные пределы. Пока защита и связь не становятся тюрьмой и оковами…