Избранница Павла
Шрифт:
Павла поначалу чувствовала себя скованно, но через час освоилась. Эта сцена навеяла ей воспоминания о стройотрядовском прошлом комсомольской активистки. Когда вот так же сидели, правда, не в ресторанах, а в бытовках. Пили водку, правда не из фужеров, а из эмалированных кружек, галдели, не слушая друг друга, и пели песни. До песен в "Театральном" дело пока не успело дойти, но Павла практически полностью раскрепостилась, и вокал был уже не за горами.
— Не помешаю!
У стола стоял, судя по трем шпалам, полковник.
— Никак нет, товарищ
Тут же появился еще один стул, а официант споро организовал новый прибор. Вновь прибывший представился Василием Ивановичем, сел почти напротив Павлы, и пристально глянул в ее глаза, колючим взглядом охотника на будущую дичь. Такие взгляды Павла раньше видела у старшего инструктора своего аэроклуба, у начальника первого отдела на заводе и у других серьезных дядек, с которыми лучше не связываться. Павла слегка поежилась под этим взглядом, и опустила глаза в тарелку.
"Что ему нужно? Этот полковник явно знает старшего лейтенанта Павла Колуна. Почему же он молчит? Хочет о чем-то спросить и молчит". Павла перестала есть, и подымать рюмку, а старший командир все смотрел ей прямо в лицо. Ей даже показалось, что ему противно сидеть напротив нее, но он почему-то не уходит. "Странно. Не стал называть фамилию, хотя явно всех видит впервые. Еще он не смотрел в глаза, когда представлялся старший лейтенант Колун. Ну не НКВДшник же он, в самом деле? Сидит молчуном. Ни слова, ни полслова соседям по столу". Разговоры за столом резко утихли с приходом нового участника. А он спокойно, провозгласил тост "За воздушный флот", стоя выпил со всеми, и достал из кармана портсигар. Подмигнул Павлу, и засобирался отойти покурить. Павла поняла, придется выйти с ним, и, шепнув Сергею "Щас приду", устремилась за начальством. Выйдя на улицу, она увидела закуривающего командира, и подошла ближе.
— Товарищ полковник…
Он не дал ей закончить фразу. А зажав сигарету в зубах, вдруг, ни с того ни с сего, резко и сильно схватил Павлу за ворот. И рывком стянул с крыльца за угол.
— Вот, значит, как вы, товарищ старший лейтенант, данный вам для лечения отпуск, используете? А!? Смотри в глаза!
— Ты же мне обещал не пить больше. Ты же клялся, Паша! В глаза мне, сученок, смотри!!!
— Значит, как патрулю попался, от своих б..дей уползая, так – "Помогите товарищ комполка, я больше не буду! Исправлюсь!"?
— Что на этот раз скажешь?!
Зажженная папироса в углу начальственного рта плясала у самых глаз шпионки. Павла чуть было не начала выворачиваться из клешнеобразных захватов, как в голове щелкнуло.
"Точно! В отпускном удостоверении была фраза "в целях прохождения лечения в санатории…". Значит это командир полка, в котором служит Павел. И вот он застукал того в ресторане, когда больной должен был лечиться и процедуры проходить. Вот… жешь, ситуация! И что отвечать то теперь?!".
Но, по счастью, ответ Павле пока не требовался. Испепеляющий взгляд полковника, пробуравив глаза злостного
— Нечего тебе мне ответить, сынок. — Устало констатировал он. — Хоть не врешь, и не изворачиваешься, и то хлеб. И что мне с тобой делать теперь? А!?
Павла думала. Сейчас ей было нужно сказать что-то важное. Что-то такое, что определит ее дальнейшую судьбу. Молчать было нельзя, но служить дальше под началом этого человека было бы, наверное, безумно трудно. Она поняла, что он не поверил бы любым объяснениям старшего лейтенанта.
— Товарищ командир полка! Разрешите обратиться!?
Полковник, с вялым интересом, покосившись в сторону Павлы, развернулся к ней лицом, и спокойными движениями застегнул ворот. Голос его стал ледяным.
— Обращайтесь.
— Прошу вашего разрешения, по окончании моего отпуска, отбыть с места службы для прохождения дальнейшей учебы!
— Чего?! Ну-ка, повтори, что ты сказал! Хотя нет, не надо, все я расслышал. Что, обида заиграла? Да?
— Никак нет!
— Не ври! Уж мне-то, своему командиру, мог бы и не врать. Хотя не врать теперь ты, видимо, уже не можешь. Из-за отстранения от полетов, или из-за задержки награждения, а может, ты за того неподтвержденного сбитого обижаешься? Зря. Дурак ты, Колун! Я бы тебя через полгода в комэски вывел, если бы ты бросил …й маяться. А потом и орден бы твой пришел. Тебе бы только от твоего давления проклятого вылечиться. А ты… Эх, и дурило!
Командир постучал себя по бритой голове, и, прикурив новую папиросу, отбросил под ноги выкуренный бычок.
— Что, летать тебе не дают, чтоб не гробанулся, так ты решил сразу от водки сдохнуть?
Полковник глядел уже мягче, но интонации его словно бы снимали шкуру с Павлы.
— Я же тебя, щегла три раза от медкомиссии отмазывал! Я же тебя для чего начальником парашютной службы поставил? Чтоб ты, дурило, успел себя в порядок привести. А летом тебя бы снова в небо выпустили. Сходил бы обследовался, может и вылечил бы чем-нибудь эту свою хреновину. А, Паша?
Последний вопрос прозвучал с почти нежной просительной интонацией. Павла стояла и молча, думала. "Вот так подарочек! Там порок сердца и рак, и тут, на тебе! Хрен редьки не слаще. А я, было, обрадовалась, думала, повезло… Эх!"
— Куда учиться-то пойдешь?
— Сначала в Академию, на курсы повышения хочу попробовать. А не выйдет, то на авиаконструктора пойду учиться. Либо в Москву, либо в Ленинград, либо еще куда.
— Тоже мне, Туполев. И что, ты там Пашка сконструируешь?
— Да хоть реактивный самолет!
— Эх ты, мечтатель, мечтатель…
В этот момент Павла почувствовала ярость. Ярость на свои хвори в обоих телах, и на такую же несправедливую свою новую судьбу. В своей следующей тираде она громко выразила обуревающие ее чувства, уже плохо следя за языком.