Избранницы короля
Шрифт:
Она кликнула служанок.
— Скорее! — торопила она. — Наденьте на меня мое лучшее платье! Завейте мне волосы! Я должна нанести один визит... Очень важный визит.
Пока ее одевали, она представляла, как будет происходить ее примирение с королем. Она бросится перед ним на колени и станет молить о прощении. Она признает, что напрасно пыталась плыть против течения, стремясь к добру и чистоте, потому что в союзе с тем, за кого она вышла, нет чистоты и нет добра; она слезно попросит Карла забыть прошлое, и, может быть, они начнут все сначала.
— Миледи, у вас такие горячие руки, — послышался
— Это от волнения... Потому что от сегодняшнего моего визита слишком многое зависит. Подайте-ка мне тот голубой пояс с золотой вышивкой.
Женщины удивленно переглянулись.
— Миледи, но этот пояс лиловый, и вышивка на нем серебряная.
Фрэнсис обхватила голову руками.
— Какие-то черные круги перед глазами, — пробормотала она.
— Миледи, вам нужно отдохнуть перед выходом...
Однако в этот момент Фрэнсис уже потеряла равновесие и упала бы на пол, если бы стоявшие рядом женщины не подхватили ее.
— Отнесите меня в кровать, — успела проговорить она.
Ее перенесли в кровать и позвали врача, но одна из женщин и без врача уже узнала симптомы беспощадного недуга: то была оспа.
Двор гудел от возбуждения.
Фрэнсис Стюарт заболела оспой! Судьба, как видно, решила посмеяться над нею: ведь только явившись после болезни такой же, как прежде, с тою же несравненною красотой, она могла бы надеяться снова увлечь короля.
Барбара ликовала. Она не верила в бесследное течение оспы: немногим удавалось выбраться из лап этого недуга невредимыми, а у Фрэнсис, как доне-ели леди Кастлмейн ее шпионы, дела были совсем плохи.
— Господь знает, что делает! — восклицала Барбара. — Мадам Фрэнсис не ходить уж больше в фаворитках короля. Вот дуреха, право! Вместо того чтобы вовремя воспользоваться своей молодостью, да красотою, да благосклонностью Его величества, Она вышла за жалкого пьяницу — и что же? Даю голову на отсечение, что теперь она с радостью уплатила бы любую цену за королевское благоволение... Да только теперь ей, рябой уродине, лучше всего уехать в деревню и не высовывать оттуда носа до конца жизни.
Недобрые смешки и шепот придворных дам долетели и до короля.
— Говорят, прекрасная герцогиня превратилась в сущую ведьму!
— Глупенькая Фрэнсис! Теперь некому будет подавать карты для ее домиков.
— Бедняжка! Всех-то у нее было богатств — одна красота; а теперь и той не осталось.
Когда Екатерина, глядя на помрачневшее лицо короля, спросила у него, что его печалит, он ответил без обиняков:
— Я думаю о бедной Фрэнсис Стюарт.
— Что делать, и до нее многие женщины лишились из-за оспы своей красоты, — сказала Екатерина. — Не одна она такая.
— Нет, — возразил король. — Такая она одна. Ведь ее красота была несравненна.
— Нам, женщинам, приходится порой обходиться без некоторых вещей, которые мы полагали незыблемыми.
Карл смотрел на Екатерину, рассеянно улыбаясь.
— Ее никто не навещает, — сказал он.
— Что ж удивительного, ведь оспа заразна.
— Бедная Фрэнсис! В одно и то же время она лишилась и своей красоты, и друзей. Думая об этом, я не могу уже сердиться на нее.
— Что ж, если она поправится, вы скажете ей, что простили ее; для
— Утешение, — сказал Карл, - нужно ей сейчас — иначе несчастная может умереть от тоски.
Ему явственно представилась маленькая шляпка Фрэнсис с загнутыми полями, черно-белое платье, сверкающие бриллианты в волосах. Она была прекраснейшей из всех его придворных дам, теперь же вцепившийся в нее недуг грозил обезобразить ее до неузнаваемости.
Глядя на Карла, Екатерина испытывала муки ревности столь нестерпимые, что впору было разрыдаться.
Если бы сердце его страдало по ней так же, как по Фрэнсис, если бы он говорил о ней с тою же нежностью, она бы хоть сейчас готова была поменяться местами с больной!.. Он все еще любит ее. Ни одна женщина никогда не значила для него столько, сколько эта наивная девочка, не имевшая, как говорили придворные остряки, равных себе по глупости и красоте.
Карл глядел на Екатерину, но по его нежной полуулыбке, по особенному сверканию глаз она догадывалась, что он не видит ее. В эту минуту он глядел мимо нее, в прошлое,, когда во время верховой прогулки Фрэнсис Стюарт ехала рядом с ним и он думал лишь о том, как сломить ее упрямство.
Наконец король повернулся и вышел из комнаты, а через несколько минут он уже быстрым шагом шел к реке, где его ждал баркас.
Стоя у окна, Екатерина молча смотрела ему вслед, и по щекам ее текли слезы.
Она знала, куда он направился: презрев опасность, он ехал к Фрэнсис Стюарт, чтобы двор, узнав об этом, опять взволнованно загудел и чтобы все увидели, что хотя он и сердился на прекрасную Фрэнсис за то, что она в свое время пренебрегла им, но теперь, когда бедняжка может навсегда потерять пленившую его когда-то красоту, он простил ее.
«За такую любовь, — думала Екатерина, — я бы безропотно приняла любую оспу. За такую любовь я готова умереть».
Фрэнсис, лежавшая в постели, попросила принести ей зеркало и долго разглядывала отразившееся в нем незнакомое лицо. О жестокая судьба! Зачем, зачем было создавать ее прекраснейшей из женщин? Чтобы превратить потом в такое? Казалось, в дни Реставрации ей нарочно дали почувствовать пьянящую силу и власть красоты, чтобы она могла до конца дней своих скорбеть о ее утрате. Происшедшие в ее облике перемены и впрямь были ужасны. Кожа ее, еще недавно поражавшая своею белизною и восхитительным румянцем, пожелтела и покрылась омерзительными оспинами, и они уродовали некогда безупречные черты. Одно веко, изрытое оспой особенно глубоко, распухло и прикрывало зрачок, что мешало ей смотреть и придавало лицу чрезвычайно неприятнее выражение.
От былой красоты и изящества не осталось и следа. За время болезни она так исхудала, что ее собственные кости, казалось, вот-вот могли проткнуть кожу.
Она лежала в одиночестве: никто не навещал ее. Да и кто бы стал подвергать себя столь страшной опасности?
«Но и потом, когда опасность уже минует, никто не придет ко мне, — думала Фрэнсис. — А если кто-то по недомыслию и совершит такую ошибку, то при виде меня тут же пожалеет об этом».
Ей хотелось плакать. В прежние времена она плакала часто и легко, теперь же все словно пересохло внутри; слез не было. И не было никого, кто любил бы ее, заботился бы о ней...