Избранное дитя, или Любовь всей ее жизни (Привилегированное дитя)
Шрифт:
— Не надо, Джеймс, — попросила она. — Ты не должен так говорить. Мисс Лейси подумает, что ты грубиян.
— Шарлатан, все равно он шарлатан, — продолжал ее брат, ничуть не обидевшись и с улыбкой глядя на меня. — Мисс Лейси сама может сделать выводы. То, что он живет в роскошном доме и доводит своими глупыми расспросами красивых девушек до слез, делает его шарлатаном в не меньшей степени, чем если бы он пытался продавать муку вместо лекарства где-то на окраине.
Марианна бросила на меня извиняющийся взгляд.
— Мой брат очень настроен против него, — объяснила она. — Все, кого я знаю, высокого мнения
— Наствоен, наствоен, — сказал Джеймс сердито. — Очень наствоен.
— Почему же вы ходите к нему? — хитро спросила я.
Марианна опустила глаза.
— Дело в том, что мне очень трудно есть, — сказала она так смущенно, будто признаваясь в тайном пороке. — Это звучит очень глупо, и я действительно делаю глупость, что не ем. Мама и папа тревожатся обо мне и посылают меня к самым разным специалистам.
Джеймс Фортескью скривился.
— Я не верю никому из них, — обратился он ко мне. — Я люблю отвозить ее к ним, потом забирать оттуда, но я совсем не считаю трагедией то, что Марианна ест мало. Проголодается — станет есть больше.
Марианна улыбнулась мне странной улыбкой соучастия.
— Когда вы обсуждаете свои мысли с другими, все становится гораздо сложнее, правда? А что с вами, если это, конечно, не секрет?
Я мгновенно залилась румянцем.
— У меня бывают сны, — неловко ответила я. — Иногда даже ночные кошмары. И был один сон, который… — Тут я обвела глазами богатую лестницу, сияющие канделябры, шелком обтянутые стены, роскошные ковры. Этому миру невозможно рассказать о грохочущей грозе, о падающем шпиле, обо мне, стоящей на коленях на церковном кладбище, словно древний оракул. — Это был ужасный сон, — коротко объяснила я.
Джеймс взял мою руку и нежно поднес ее к губам. Это было обычное пожелание спокойной ночи, но он задержал мою руку в своей и тепло заглянул мне в глаза.
— У меня тоже бывают плохие сны, — важно сказал он. — Особенно если я поем на ночь поджаренного сыру.
Марианна и я весело рассмеялись, в это время как раз подошла мама и сказала, что нам пора. Мы ушли, но я уже знала, что мне нравится Джеймс Фортескью, и улыбалась всю дорогу домой при мысли, что я расскажу доктору Филлипсу, как плохо есть поджаренный сыр на ужин.
ГЛАВА 14
Я и вправду была суссекской простушкой, поскольку мне потребовалось немало дней, чтобы понять, что я принята в лучшем обществе, которое собралось в Бате в этом сезоне.
Все последующие дни моего пребывания были точной копией первого дня. Утром я отправлялась к доктору, садилась в его покойное кресло напротив пылающего камина и рассказывала ему о Вайдекре и своих снах. Я пыталась не уходить далеко в своих рассказах и по возможности утаивать от него их большую часть. Было очень много такого, что ему не следовало знать: лицо Ральфа, глядящее навстречу выбежавшей к нему Беатрис, блеск молнии на лезвии ножа, любовь Ральфа в той летней беседке и восторг, испытанный мной и запретный для каждой приличной молодой леди, тайны Экра, страх животных перед Ричардом, та ночь невыразимого счастья у затухающего камина и, наконец, сон, приходивший ко мне снова и снова, в котором шпиль падал
Я делала все возможное, чтобы утаить правду от доктора Филлипса, но он был умным человеком, а его комната — слишком жарко натопленной, и камин мерцал прямо перед моими глазами, зачаровывая меня; и с каждым днем доктор вытягивал из меня все больше и больше, пока я не почувствовала себя предательницей и мне не показалось, что я навсегда теряю Вайдекр. Все мое «я» было высосано из меня, и осталась только пустая, хорошенькая оболочка.
— Ну а тепевь васскажите мне, пожалуйста… — просительным тоном говорил доктор Филлипс. И внутри меня что-то вздрагивало, будто бы улитка заползла ко мне в волосы, пока я лежала в траве. — Васскажите мне об этой женщине, вашей тетушке… ее звали Беатвис, не так ли? Почему вы думаете, что похожи на нее?
И я, заикаясь и все время прерывая себя, начинала рассказывать ему, изо всех сил стараясь что-либо недосказать.
— Потому что мне так кажется, — потеряв терпение, ответила я однажды. — И все в деревне говорят, что я похожа на нее.
— Вы видели ее повтвет? — спросил доктор Филлипс.
— Не-ет, — протянула я и поерзала в кресле. Подушки были слишком глубокими и мягкими, огонь камина пылал слишком жарко.
— Тогда откуда же вы знаете, что похожи на нее? — спросил он.
Когда он задавал вопросы, подобные этому, в его голосе появлялись нотки ворчливого удивления. Он ждал возражения.
— Ну-у, потому что… — Тут я прервала себя. — Все так говорят.
— Я так не думаю, — протянул он сладко. Он почти пел. — Не думаю, что поэтому. Вы видели ее во сне, Джулия? Вы же знаете, вы все должны вассказывать мне.
— Я не видела ее во сне, — упрямо стояла на своем я. Но он тут же услышал нотку неповиновения.
— Но вы видели сны с нею?
Я глубоко вздохнула. В комнате стоял странный, удушливый запах, будто бы здесь никогда не открывали окон, будто бы я никогда не сумею от него освободиться и буду, как Персефона, навечно заточена в подземном царстве.
— Да, я видела сны с нею, — слабо отозвалась я.
— И вы гововите, что никогда не видели ее? — Его голос был очень тихим, очень сладким.
— Только в зеркале, — объяснила я.
— В зевкале? — повторил он. Он смаковал это слово, как маленькую конфетку. — Вы видели ее в зевкале? Вы стояли позади нее? — Он даже не дожидался моего ответа. — Позади? Или впеведи нее? Вядом?
— Я была ею, — прервала я, снова потеряв терпение. — Мне приснилось, что я — это она.
Я ожидала, что доктор Филлипс рассердится на мою вспышку. Но вместо этого он сложил вместе свои пухлые пальчики над животом наподобие башенки и продолжал:
— Очень ховошо, на сегодня, я думаю, достаточно.
Так было каждый раз. В тот самый момент, когда мне казалось, что я сделала или сказала что-то, способное разрушить чары этой комнаты, поколебать его уравновешенность, освободить меня, выяснялось, что уже пора уходить. Когда я появлялась на следующий день, доктор Филлипс начинал с того самого места, на котором мы остановились. И шок от моих слов улетучивался, это становилось добытой им информацией, и ничем больше. Мой сон становился его сном. Каждый день унижал меня потерей чего-то очень важного.