Избранное общество

Андрушка Петер

– Разумеется, что-нибудь выберу, наверняка выберу! – поспешно закивал Якуб Калас. – Вот эту, пейзаж с деревом на переднем плане. Люблю деревья. А голые девочки – они, конечно, хороши, ничего не скажешь, но дарить такую картинку дочери… как-то не того, а?

– Дело ваше, – согласился Любомир Фляшка и стал собирать разбросанные картинки.

– Только мне надо покрупнее, понимаете? – объяснял Калас. – Чтобы повесить на стену и бросалось бы в глаза с первого взгляда. Сами знаете людей. Придут, посмотрят, скажут: у вас на стене всего лишь фотография? На что-нибудь получше не хватило денег? Повесить на стену фотографию, да еще такую маленькую! Уж я-то знаю людей и не допущу,

чтобы над моей дочерью смеялись, чтобы на ее счет языки чесали. Мы можем себе позволить по-настоящему художественную картину!

– Добро, – сказал фотограф. Якуб Калас начинал действовать ему на нервы. Вроде бы он и вправду поверил, что перед ним деревенский «денежный мешок». – Сделаю покрупнее. Пейзаж с деревом. Но учтите, на это понадобится время.

– Я учитываю, оно и понятно, искусство требует вдохновения, иначе дело не идет, – не закрывал рта Якуб Калас, а сам чуточку занервничал. Пришло время выложить карты, настал решающий момент, который, быть может, позволит ему расколоть фотографа. – Я оставлю вам адрес, вы мне сообщите, когда будет готово. Записывайте: Якуб Калас, Важники, дом номер пятьдесят четыре. Я живу в старом доме… Достался мне от родителей. Мог бы его и продать, да не продал. Сами знаете, как это бывает. Родные стены, близкие сердцу… Много за него все равно не дадут, вот я и решил оставить себе. И хорошо сделал. Теперь у меня свой фундамент, свои корни. Родимый дом – он и есть родимый, что и говорить…

Любомир Фляшка взял листок с адресом, равнодушно сложил его вчетверо и сунул в карман. Калас ожидал совсем другого. Пришлось продолжить.

– Важники, – повторил старшина. – Не слыхали? Красивая деревенька. Глаз не оторвешь – вокруг долины, тополя, акации, дубы… Вы не поверите, какой это чистый край! Там еще можно дышать! Фабрики наступают на поля, но у такой низины хорошие легкие, она вырабатывает кислороду дай боже – и ветров у нас хватает, чтобы разогнать фабричную вонь. Вот они какие, Важники!

– Не бывал, – бросил фотограф.

– Жаль. Славная деревенька.

Якуб Калас задумался, для убедительности даже палец прикусил, потом резко перевел взгляд на Любомира Фляшку.

– Послушайте, пан Фляшка, мне все же кажется, что я вас видел в Важниках. Совсем недавно. Ночью, на станции. Еще шел дождь, ну да, точно помню – шел дождь, лило как из ведра, а вы как раз прибежали в зал ожидания.

Его слова фотографа не взволновали. Он спокойно размышлял, наморщив лоб:

– Важники? Так это были Важники? Не знаю, не припомню. Дождь и станция – это вполне может быть. При нашей профессии столько наездишься… А теперь, когда нам не дают служебных машин, болтаемся и по станциям…

– Значит, вы были у нас по службе? – продолжал любопытствовать Калас, почуяв, что наткнулся на важную ниточку или угадал зародыш вранья, которым Фляшка хочет – если, не дай бог, что унюхал – сбить его с толку. – Вы готовили репортаж? И у вас была пересадка? А мне вдруг показалось, будто вы тот самый… словом, вышел там у нас случай, немного смешной, но по-своему и серьезный… Какой-то парень, да вот вроде вас, немного покуролесил в одном доме. Наши деревенские до сих пор вспоминают. Я бы голову дал на отсечение, что в трактире шел разговор именно о вас. Очень уж вы похожи…

Любомир Фляшка помрачнел:

– Знаете, пан Калас, если вы явились только для того, чтобы поиздеваться надо мной, прошу покинуть мой дом. Я не обязан перед каждым отчитываться в своих поступках. Тем более – перед вами. А в соответствующем месте я уже исповедался.

Якуб Калас состроил виноватую, очень вежливую мину и театрально произнес:

– О конечно, конечно! Я же

не требовал от вас никаких отчетов! Да неужто я себе такое позволю? Просто меня заинтересовало сходство, и пришло в голову: спрошу-ка, раз уж я тут, что в этом плохого, все мы люди, отчего не поговорить, не убедиться, что ошибся? Я бы никогда не осмелился совать нос в ваши дела. Мало ли что в жизни случается! Все мы были молоды. И тоже не любили, когда кто-нибудь напоминал нам о наших проказах. Меня и правда заинтересовало, даже поразило, до чего вы похожи на того парня. Да что там похожи! Если я правильно вас понял, если не ошибаюсь, это вы и были! В таком случае простите меня, но я должен сказать, что поведения той девицы отнюдь не одобряю. Приехать с вами, а потом вдруг исчезнуть! Вроде так было дело? Ну-ну, не сердитесь, что тут позорного, любой может попасться на удочку. Понятно, вспоминать такие вещи не слишком приятно. С женщинами всегда так. Никогда не знаешь, что они выкинут. Хоть стоила того, а? Хороша собой?

– Красота, уважаемый, дело вкуса, – уклончиво ответил Фляшка.

– Я так понимаю, она не из нашей деревни.

– Очевидно, не из вашей, – отрезал фотограф.

– У нас в деревне о ней чего только не болтают, – раздумчиво сощурился Якуб Калас. Способность присочинить, играючи приврать, пустить пыль в глаза, никому при этом не причиняя вреда, нравилась ему в себе, он пришел в отличное расположение духа и весело продолжал: – Жаль, нет у вас ее фотографии. Простите, я человек любопытный, и красивые женщины мне нравятся. Особа, ради которой такой молодец едет в наш медвежий угол, должна быть страсть как хороша!

– Увы, в данном случае ничем не смогу вам помочь, – с нескрываемой насмешкой ответил Любомир Фляшка, – вот разве что… – Он порылся в шкафу. – Она вам уже попадалась на глаза в чем мама родила.

– В чем мама родила?! – удивился Якуб Калас. – Что вы, простите, имеете в виду?

Фотограф протянул Каласу снимок красивой рослой женщины.

Тот внимательно посмотрел на фотографию, но при виде смазанного бликами лица вздохнул:

– Это мне, братец ты мой, не поможет. Тело первый сорт, но без лица… оно мне ничего не говорит. Я никогда не избегал женщин, но эта, пожалуй, слишком молода, чтобы ее мог заинтересовать такой, как я…

Искреннее признание гостя Любомиру Фляшке явно было на руку. «Давай-давай, старикашка, распускай слюни», – желчно думал он.

– И все же мне эта фигура вроде бы знакома. – Якуб Калас бросил точно отмеренную тень на радужное настроение фотографа. – Одну такую стройную красотку я знаю. Вернее – знал. Ее называли «тощая мамзель».

– Насчет «тощей мамзели» не в курсе, – усмехнулся фотограф. – Знаю одно: это Алиса.

– Красавица! – воскликнул Калас, возвращая фотографу снимок. Но потом, точно передумав, попросил: – Послушайте, пан Фляшка, то есть маэстро, а не могли бы вы мне эту картинку, как бы получше выразиться, уступить? Разумеется, не задарма. Я с удовольствием заплачу! А то оставлю вам колбаски или оливок?

– Не надо, – великодушно отказался Любомир Фляшка. – Можете ее взять. Мне она до смерти опротивела. Допекла, как никто на свете! А для вашей дочери я картинку изготовлю, не сомневайтесь. Уважаю подлинных ценителей искусства. Привезу ее вам не позже чем через неделю. Что скажете?

– Не позже, чем через неделю? Это было бы чудесно! Срок для меня самый подходящий. Если вы не против такой поездки, буду только рад. Самого меня путешествия уже утомляют.

– Хорошо, договорились! Привезу вам эту картинку, – пообещал Любомир Фляшка и проводил Каласа до порога. Сердечно с ним простившись, он бесшумно прикрыл дверь.