Избранное: Стихотворения. Поэмы. Переводы

Тарковский Арсений Александрович

Ворон ворона окликает

На Эльбрусе ворон ворона Окликает с камня седого: «Просыпайся, брат, подымайся, Время крылья расправить снова. Пролетал я над долом давеча, Ружья громыхали в Кахети, Полегли в траву луговую Матерей любимые дети. Я — вперед, ты за мною п'o следу, Нам с тобой лететь недалече, Очи выпьем у недоумков, Исклюем увядшие плечи. Кахетинцев много порублено, Рук не хватит копать могилы. Я терзал уже клювом острым Теплые и сладкие жилы».

Застольная

Наливай вина — и выпьем, Выпьем, чтоб оно пропало! — И пойдет прямой дорогой Мир, бредущий как попало. Потоплю я в турьем роге Горечь сердца, злое горе, Повстречаюсь я с любимой, Погуляю на просторе, Своего пришпорю Лурджу, Вместе с Лурджой кинусь в море, Много лучше смерть во славе, Чем собачья жизнь в позоре. Молодой боец не может Видеть смысл во всяком вздоре.

Жалоба дударя

Заболел я всей скорбью мира Оттого и стал дударем. Воры дудку мою украли, Вот и плачу ночью и днем. И

на что она им, проклятым? Не продать ее нипочем: Солью слез ей глаза изъело, Не украшен стан серебром. Срезал я ножом безыскусным Бузины тонкостенный ствол, Из волос гонимых и нищих Я колечки для дудки сплел, В соловьиную горловину Вдунул мира горький глагол, А теперь втихомолку плачу, Чтоб никто меня не нашел. Пусть же вор могильную землю Ртом щербатым ест не дыша! О, как дико и нежно пела Легкой дудки моей душа! Ничего от вас не хотела, Даже ломаного гроша, И сама просилась мне в руки, До того была хороша. Мы сроднились, как брат с сестрою, А теперь простились навек. Слить бы голос ей с причитаньем Синих гор, ущелий и рек. Чтоб смеющийся, как ребенок, Слезы лил и лил человек.

Орел

Видел я: орел-подранок Бился насмерть с вороньем И, уже взлететь не в силах, Землю мел одним крылом; Из груди его струилась Кровь слабеющим ручьем. Чтоб вам сгинуть! Он попался В час недобрый вам живьем, А не то ваш пух по ветру Долго вился бы кругом.

Где ты, мой орел?

Где ты, мой орел? Клювом бей, Сердце рви кривыми когтями, Дай свободу крови моей, Дай душе изойти слезами! Истомила меня печаль, Но не могут слезы пролиться. Сердцу больно — людям не жаль. Помоги мне, вольная птица!

Был в горах…

Был в горах, с вершины видал Мир, припавший к дальним отрогам, На груди светила держал, Как пророк, беседовал с богом. Мысль о благе мира была Для души единственной мерой, Жизнь и смерть во имя его Были правдой моей и верой. А теперь я спускаюсь вниз. Тьма глотает меня в ущелье, Злые думы с душой сплелись, Сирым разумом завладели. Сверху вниз брести наугад — Горе мне! — как тяжко и томно… Слезы не исцелят меня На равнине этой бездомной. О, зачем я себя обрек На погибель без воздаянья И сошел с горы? Чтобы стать Тщетной жертвой? Чашей страданья?

Старый лев

Притомился лев, притомился, Наступила старость на горло, Наложила подать на мышцы, Когти царские поистерла. На поклон зверье не приходит, Будто все окрест перемерло, И никто его не жалеет, И прошла пора золотая, Та пора, когда выступал он, Землю лапами прогибая, Всю державу свою рычаньем Потрясал от края до края. Приутих недавний властитель, Сердце старое плачет сиро; Мнится, он давно уже болен: На костях ни мяса, ни жира. И чело его омрачает Дума о вероломстве мира. Притомился лев, притомился, Наступила старость на горло, Наложила подать на мышцы, Когти царские поистерла, Шкура у него заскорузла И в груди дыхание сперло. Из очей, когда-то прекрасных, Тихо каплет мутная влага. Кто тебя в беде пожалеет, Жертва старости, царь-бедняга? Где гордыня? Где величавость? Где высокое бремя славы? Весь ты в шрамах и гнойных язвах. Что за зрелище, боже правый! Холодает лев, голодает И мышкует в поисках пищи, За зверями по следу ходит, Просит милостыни, как нищий. Для себя охотится каждый, Лев к тому же чужой породы. Кто глупей, тот на нем, беззубом, Вымещает свои невзгоды, А еще иному приятна Вечная жестокость природы. Никому из зверей не жалко, Что погасло львиное счастье, Тигры льстивые даже рады Одряхленью Кровавой Пасти; Не таясь, олени выходят И зовут соучастниц страсти. Голодает лев, холодает, Наступила старость на горло, Наложила подать на мышцы, Когти царские поистерла. Лев минувшее вспоминает: Звери на поклон приходили, И валялось парное мясо У могучих лап в изобилье.

Что, река, рычишь мне в уши?

Что, река, рычишь мне в уши? Что ты, ночь, глаза мне застишь? Дай от дьявола уйти мне, Дольный мир, откройся настежь! Освети мне землю, боже, Снизойди к моей тревоге! Дома смутных глаз не сводят Дети малые с дороги. В мире этом злополучном Долго ли осиротеть им? Ты не дай без утешенья Слезы лить несчастным детям. Дети будут горько плакать, Если я в дороге сгину… Допусти до перевала, Сроку дай сойти в долину! Буду жив — меня дорога Приведет в мое селенье: Только там надежный отдых, Там от раны исцеленье. Где еще укрыться? Стал я На чужбине сиротою, Потому-то и не знает Сердце бедное покоя. Но домой спешу напрасно: Матери я не застану. Предали меня надежды, В сердце нанесли мне рану. Вместо радостных приветов Дома только плач услышу, И одни заботы будут Приходить ко мне под крышу. Больше в мире этом скорбном Ничего я не имею. Пусть моя звезда погаснет, Не заплачу я над нею. Как мне жить, когда на свете Нет мечте осуществленья, И не выпадет мне счастья Ни крупицы, ни мгновенья. Горе мне! Хулы и муки Ждут меня и за могилой. Встанет там перед глазами Все, что здесь, при жизни, было.

Молодым поэтам

Наг и бос хожу по свету, Голодая, холодая. Неизбывной нищетою Знаменита наша стая. Печка жизни раскалилась, Мне подобных выпекая. Многим в этом бренном мире Доля выпала такая: Нас, рожденных матерями, Всех могила ждет глухая. Если я узды достоин, Разве я склоняю шею? Дружбой с вами клясться буду: Всем на свете я владею. Этот мир — мое богатство: Горы, долы, вся природа, Суша и морская влага, Звезды — войско небосвода, Сторож

тучек — светлый месяц, Солнце в ранний час восхода, Радостный напев богатых, Сиротливый плач народа, Голубое небо, вёдро, Ливень, гром и непогода, Розы вешнее цветенье, Вся ее родня земная, В блеклом платьице фиалка — Скромница моя лесная. П'uримзе [133] на горном склоне И горянка молодая, И роса, что жемчугами На лугу дрожит, мерцая, Долгий гул обвалов зимних, Летом — россыпь дождевая, Ад за гробом, коль затворят Предо мной ворота рая… Я реву, как бык могучий, Я рогами землю рою: — Боже, дай моей отчизне Жизни щедрою рукою! — Слыша о беде несчастных, Слезы я струю рекою, Мучусь я и колоброжу. Праздность не в ладу со мною, — С бедняком делюсь последним, Не враждую с нищетою. Я пришел во имя блага, Связан я с моей землею. Никого я не обижу Злым деяньем, речью злою. Я реву, как бык могучий, Я рогами землю рою. — Боже, дай моей отчизне Жизни щедрою рукою! — За несчастных и бездольных Слезы я струю рекою. Вдаль иду с горящей песней. Блажь берет меня порою.

133

П'uримзе (букв.: солнцеликая) — вид цветка.

Бакури

— Элисбар, поведай людям, Что и как случилось в Эго [134] С домом-крепостью Бакури В дни лезгинского набега? — Не хочу, чтоб сердце снова Билось, как в ловушке птица. Что сказать? Живи, Бакури, Было б чем ему гордиться, А таким, как я, в могиле Лучше смертным сном забыться. — Ты зачем сказал такое? Унижать себя не надо! — Лгать из хвастовства не буду, Это не моя отрада. Я не поддержал Бакури, Пред врагом не встал преградой. Жизнь мне сладостной казалась, А теперь не слаще яда. На врага пошел Бакури, Как могучий барс на стадо. Я живьем врагу попался, И грызет меня досада, Не могу спины расправить И поднять не смею взгляда. — Не бежал ты с поля боя, А что пуля не задела, — Не горюй: зачем стыдиться Непозорного удела? И до нас об этой схватке Много слухов долетело, Но молва ни в чем постыдном Обвинить тебя не смела. Сам, что видел и что знаешь, Расскажи про это дело. — Подошло большое войско, И попали мы в осаду, Семь ночей, семь дней из ружей Мы отстреливались кряду. Жены, матери и сестры Нам заряды подносили. В день восьмой настало время Истощиться нашей силе. Порох кончился. Что делать? Мы не спали и не ели, Вспомнишь все — врагу бы только Пожелать такой недели. Оплошали мы, попали Счастью лживому в немилость. Будто снежная лавина, Вражье войско накатилось, Гулхадарцам и дигойцам [135] Наша крепость отворилась. «Горе нам! Оружье дедов Мы носили для того ли, Чтоб врагу отдать на муку Жен с детьми по доброй воле?» Слово гневное Бакури, Точно пламя, полыхало, Сердце сделалось кременным, Превратился взор в кресало. «Сам убью! — Бакури крикнул.— И да сгинет враг презренный!» Крикнув так, жене и детям Снес он головы мгновенно, Ринулся врагу навстречу. Я — вослед. Мне показалось, Что в руке его могучей Сталь прангули [136] засмеялась. У ворот сразив двенадцать, Он затих подобно буре. Когти барса притупились. Вечным сном почил Бакури.

134

Эго — деревня в Тушетии, одной из областей Грузии.

135

Гулхадарцы и дигойцы — племена, обитающие в Дагестане у границы Тушетии.

136

Прангули («Франкская») — вид холодного оружия, сабля округлой формы.

Вопросы и ответы

— О душа, где была, что видела, Почему ты плачешь, душа? — Я была в горах, барса видела. Перед ним лежал, не дыша, Холодея, детеныш пепельный. Барс оплакивал малыша. Знала ль я, что и зверя дикого Скорбь терзает, сердце круша. — Что же снова ты плачешь? Чем еще Дольный мир тебя огорчил? — Повстречался печалью раненный Мне олень, исполненный сил. Он бродил в одиночку п'o лесу, А подруги не находил. Он потерю свою оплакивал, Отчий лес был ему не мил; Радость жизни его покинула, Клял он свой безответный пыл. Да изведает одиночество, Кто печаль ему причинил! — Отчего ты снова заплакала, О душа, скажи, что с тобой? — Плачу я затем, что отравлена, Точно ядом, горькой судьбой, Долей горестной сирой женщины, Дивною своей красотой, Властной ослепить и ума лишить Ослепленного красотой, Красотой, сравнимой с фиалкою, Алой розой или звездой. Билась и рыдала красавица, Голову посыпав золой, Над высокой свежей могилою Под скалистой Эльбрус-горой. Кто погиб у нее — не ведаю, Муж ее или кто другой, Но меня ее причитания Обжигали смертной тоской. Почему же судьба жестокая Не щадит красоты такой? — О источник жалоб и жалости, А теперь ты плачешь о чем? — Я селенье дальнее видела, Где разрушен был каждый дом И повержен храм, и голодные Дети ползали нагишом; Где, обшаривая развалины, Выли горестно псы кругом, Где столбы да стены щербатые Были вычернены огнем И усеяны сытым, каркавшим, Перья чистившим вороньем. Там с врагом сражался единственный Уцелевший еще храбрец, Но и он не достиг желанного, И его подкосил свинец. Будто волчья стая их резала, Меж руин из конца в конец Все селенье было завалено Тушами коров и овец. Снедью стал для жадных стервятников Смертью храбрых павший боец, Напились орлы сизокрылые Влагой глаз и кровью сердец. — Вот зачем ты одета в черное! Чем еще ты удручена? — Ничего не скажу я более. Пред тобою — твоя страна. Оглянись, поймешь, чем я ранена, Отчего смертельно больна. — Что ж хохочешь ты, как безумная? Не таись, душа, предо мной. — Я схожу с ума, я с ума схожу От страданий земли родной.