Избранное (Тереза Дескейру. Фарисейка. Мартышка. Подросток былых времен)
Шрифт:
Только грешники истинно значительны среди героев Мориака. Значительна Тереза Дескейру — и незначительна дочь ее Мари (в романе «Конец ночи», 1935) как раз потому, что она слишком заурядна, чтобы грешить, чтобы страдать и искать. Жених Мари Жорж потому внезапно и предпочел мать дочери, что Тереза — необходимость, условие подлинного существования. Мари способна обеспечить лишь мещанское самодовольство, Тереза же вызывает тревогу, не дает успокоиться. Жоржу необходимо то ощущение собственного несовершенства, которое возбуждает в нем Тереза Дескейру.
Франсуа Мориак предпочитает грешников и потому, конечно, что только путь грешников поучителен,
Разнуздавшиеся страсти Франсуа Мориак усмиряет с помощью любви. Именно любви поручает писатель спасение душ. С того момента, как в его мире появляется любовь, земной ад и превращается в чистилище, в преддверие неземного рая.
Ад семейной жизни в «Поцелуе прокаженному» кончается в тот момент, когда в сердце Ноэми пробуждается любовь к мужу. Это случилось накануне смерти Жана, но смерть не отняла его у жены. Напротив, у его смертного одра она вдруг ощутила его живым и прекрасным. В такой же момент, в момент смерти, Фердинан в «Прародительнице» как бы впервые увидел свою жену, она как бы обрела вторую жизнь благодаря вдруг вспыхнувшей любви.
Любовь создает человека; не только любящий, но и любимый преображается. Достаточно было Мари в романе «Пустыня любви» взглянуть на Реймона, как в нем пробудился иной человек, прояснилась его подлинная суть. Правда, полагал Мориак, суть эту определить не просто, она уклончива и меняется в зависимости от того, кто бросает на человека свой отблеск, кто смотрит на него. Возможно, что такое понимание человека сложилось у Мориака под влиянием Пруста. Ио в отличие от Пруста суть героев Мориака — всегда нечто полноценное, всегда царство добра.
Самый поразительный пример внезапного обновления героев Мориака — это роман «Клубок змей». Чем сильнее ненависть, чем более она объяснена сущностью алчного общества, тем удивительнее столь успешное приобщение «гадюк» к царству любви. Правда, в романе «Клубок змей» особенно очевидно, что Мориак видит в любви единственный противовес алчности. Рассказчик и жену свою потому так ненавидит, что она лишила его единственной ценности — любви, а тем самым оставила на его долю только алчность, превратив его в «лавочника». Вместо чувства люди подают камень — так нередко происходит в романах Мориака, и такое надругательство над потребностью любви вызывает ненависть. Где любовь, там и бог — герой «Клубка змей», «гадюка», вмиг превращается в «единственного, истинно религиозного человека».
Ощутив за своей спиной «высшую силу», Мориак действовал с соответствующей решительностью. Даже в Габриеле Градере из «Черных ангелов» совершенно внезапно просыпаются «нетронутые силы добра и любви». В конце романа Габриель умирает, но «убийца улыбался счастливой улыбкой». Умирает он в доме священника, который к тому же в свою очередь трансформируется, узкий ригоризм уступает в нем место терпимости и человечности.
С письма Габриеля Градера священнику начинается роман «Черные ангелы», с письма–исповеди, за которой следуют эпизоды ужасного прошлого этого человека. «Черные ангелы»
Была еще одна причина, которая заставляла Мориака так цепко держаться бога и любви. Мы не полностью привели выше слова Пьера Костадо о сути буржуазного общества. Он сказал следующее: «Мы живем в таком мире, где сущность всего — деньги. Мать права: взбунтоваться против нее — значит восстать против всего нашего мира, против его образа жизни… Остается только… Революция… или бог…».
Слова эти, показавшиеся участникам разговора «такими огромными, непомерными», — действительно «огромные» слова, самое глубокое и смелое обобщение Франсуа Мориака. Итак: или алчное общество, или революция, или бог. Мориак отверг алчное общество — в этом его сила. Мориак предпочел бога революции — в этом его слабость.
Отвращение к алчному обществу превратило Мориака в то, что неопределенно именуется «левым католиком». Политическая левизна Мориака была стимулирована очень давно, на пороге XX века, делом Дрейфуса. Эта левизна привела Мориака в 30–е годы в ряды тех, кто осудил Франко и фашистский переворот в Испании. Мориак порицал другого крупного писателя–католика — Поля Клоделя — за то, что тот открыл врата неба только убитым в Испании фашистам, сочтя антифашистов недостойными. «Со времени войны в Испании, — говорил Мориак, — я более не могу отвлечься от тех условий человеческого существования, которые навязаны одним людям другими людьми». Мориак считал, что в то время он и Мартен дю Гар «действовали параллельно в плане социальном и политическом».
Но особенно славная страница в политической биографии Мориака — годы Сопротивления. Мориак был противником режима Виши, он как мог сражался против оккупантов, публиковал свои статьи в подпольной прессе, в «Леттр франсэз». «Я ни на один день не покидал оккупированную Францию», — с гордостью вспоминал Мориак. Сопротивление окончательно превратило Мориака в политического публициста; Сборник его статей «Черная тетрадь» принес ему известность писателя–патриота и антифашиста. Тогда именно, в годы войны, Мориак произнес свои знаменитые слова: «Только рабочие в массе своей верны поруганной Франции». Призывая верить в человека, Мориак звал к сопротивлению, звал поверить во Францию, звал к объединению, протягивал руку коммунистам, с большой симпатией говорил о борющемся против фашизма Советском Союзе. Он припоминал, что уже в детстве в его сознание вошла идея «спасительного франко–русского союза», единственной гарантии от порабощения Франции ее врагами.
Свою роль в такой позиции Мориака сыграл генерал де Голль. Позже, в большой книге «Де Голль» (1964), Мориак писал: «…исключая период между 1914 и 1925 годами, я был против национализма, или, точнее говоря, против националистов, тех, кого дело Дрейфуса навсегда обесчестило в моем представлении. Оппозиция фашизму, национал–социализму стала борьбой против обожествленной нации. Но вот каким был вклад голлизма для меня: каждая нация… существует со своими особенными качествами… Де Голль понял, что чем более Франция существует как нация, тем глубже ее воздействие на мир…».