Избранное в 2 томах. Том 2
Шрифт:
Но дверь скрипнула, и из-за ширмы послышался голос сестры. Что за безобразие! Во время осмотра больного надо категорически запретить кому бы то ни было входить в кабинет, даже сестрам.
— Доктор, вы слышите? Вас спрашивает какая-то Екатерина Алексеевна Думирец.
Я чуть не уронил стетоскоп и, кажется, даже зашатался. Я бросился за ширму, но тут же остановился. А пациентка? Осмотр не закончен. Она стоит голая. И такой необыкновенный медицинский случай!
— Доктор, дышать или не дышать? — послышался голос бедняжки.
Она стояла ко мне спиной и озиралась, удивленная
— Накиньте что-нибудь на плечи, — я смотрел на нее с мольбой и мукой, — накиньте, я немедленно вернусь…
Трубка телефона лежала на столе регистраторши, матовая и длинная, словно женская рука в тесной, черной перчатке. Ее можно было поднести к губам и поцеловать.
Это была она! Сквозь металлический шелест мембраны я ясно различал Катрин голос, милый, родной Катрин голос, с такими знакомыми интонациями и ласковым тембром.
— Это ты наконец! — вздохнула Катря, и мне показалось, что в ее голосе зазвенели слезы. — Наконец-то, а я уже думала…
Слезы сжали горло и мне. Белые розы, встреча на перроне, завтрак где-то в уголке уютного кафе — все, все, о чем я мечтал, представляя себе нашу первую встречу после полугодовой разлуки, и что так и не состоялось! А к тому еще эти страшные часы ожидания, метания, недоразумений — столько напрасно растраченных и безвозвратно потерянных часов, которые предназначались для нашего свидания.
— Алло? Алло? — зазвучал взволнованный Катрин голос. — Алло? Ты меня слушаешь? Алло?
Я наконец преодолел спазму, и вдруг меня прорвало, — ливнем, лавиною, ураганом. Ведь мы не виделись целых полгода, и столько надо было сразу же сказать про мою любовь, про мое ожидание, про мое нетерпение. Со скоростью десяти тысяч слов в минуту я стал рассказывать о причинах моего запоздания на вокзал, о том, как шофер высадил меня на углу Дмитриевской, как звонил я по автомату, как сидел дома и ждал, о том, что профессор заставил меня повязаться его голубым в розовую крапинку галстуком и что в клинике я задержался благодаря интересному больному с непрощупывающимся пилорусом при пальпации.
— Я ничего не понимаю! — перебил меня в конце концов удивленный Катрин голос. — Я ничего не понимаю! Какой галстук? Что именно не прощупывается? Говори яснее! Как твое здоровье?
Я умолк и перевел дыхание, пот оросил мой лоб.
— Катря, — сказал я наконец, — любимая моя, долгожданная Катря…
— Милый, — ответила она.
Мы замолчали. И в это мгновение мне представилось, будто бы Катря не где-то там далеко, на другом конце длинного телефонного провода, а тут рядом, возле меня. Я даже почувствовал ее руку на своем плече.
Через полминуты мы договорились. Я освобожусь спустя полтора часа и сразу же побегу домой переодеться. Ровно в пять мы встретимся в столовой и пообедаем вместе. Эти полтора часа Катря тоже не растратит впустую — она сбегает в свое управление, куда ей приказано явиться сегодня. Там предстоит разговор об экспедиции на Яблоновый хребет, но мне нечего
— Милый, я тебя так люблю, я тебя хочу видеть скорее, как можно скорее…
Насвистывая, я поспешил в кабинет. Я словно сделался выше ростом, грудь моя выпячивалась колесом, ноги упруго ступали по паркету, — я был готов идти войной против целой армии, драться на кулачках со всеми мировыми чемпионами бокса, принять в эти полтора часа полторы сотни пациентов сверх нормы. Ведь через полтора часа я увижу Катрю, мою Катрю! «Хребет есть цепь гор!» Напевая «Варшавянку», я вошел в кабинет и, должно быть, на самом деле стал выше ростом, потому что, переступая порог, даже наклонился.
Пациентка поднялась мне навстречу, кутаясь в голубую сорочку, как в платок. Бедняжка! Я должен ей помочь. Мне, пожалуй, никого из моих пациентов не было так жалко, как эту несчастную женщину. Порок! Вициа кордис, но какой!
— Ну-с, — сказал я, — пойдем далее! Вы извините, меня задержали у телефона… консилиум, понимаете…
Я покраснел, взял стетоскоп и снова приставил к груди пациентки.
— Не дышите, пожалуйста!
Я услышал ее сердце сразу и очень отчетливо. Я слушал его несколько секунд и с удивлением взглянул на женщину. Потом послушал еще. Потом заставил ее сделать несколько движений и снова послушал. Что за черт! Я слышал отчетливые, чудесные, ритмические удары сердца и никаких шумов. Передо мной было… на диво здоровое сердце. А шум? Не шумела ли у меня в ушах моя собственная кровь, когда я узнал от сестры о звонке Екатерины Алексеевны Думирец?
Я исследовал женщину еще не менее пятнадцати минут. Наконец я сел на место и предложил ей одеться. Теперь надо было взвесить все объективные данные и прийти к определенному выводу. Нелегкая эта задача — уяснив себе все недуги пациента, сообщить ему врачебный приговор. Одевшись, женщина села напротив меня и стала прихорашиваться перед зеркальцем. Я собрал все анализы и положил их перед ней.
— Ваша болезнь, — начал я, — собственно, вне пределов компетенции терапии. Терапевты не в силах помочь вам. Ваша болезнь должна стать предметом исследования невропатологов.
— Да? — встрепенулась она. — Вот видите, я и сама чувствую, что…
— И даже психиатров, — закончил я сурово.
— Что вы говорите? — заволновалась женщина, бледнея и теряя губную помаду. — Психиатров…
— Безусловно! — подтвердил я со всей категоричностью и безжалостностью врача, когда страшный диагноз, хочешь или не хочешь, приходится сообщать больному прямо в глаза для его же пользы. — Безусловно, психиатра. Но я сомневаюсь, чтобы и психиатры помогли вам. Да, да! — Я поглядел в расширенные от ужаса глаза женщины. — Ваша болезнь страшна не только для вас, но и для ваших близких.