Избранное в двух томах. Том II

Стрехнин Юрий Федорович

Я пересказал разведчикам содержание песни.

Мое сообщение их развеселило:

— Теперь Гитлер с компанией — сами как тот Мальбрук.

— Точно! После Сталинграда.

— А здесь? Тоже ведь в поход до Москвы наладились, а намальбручили им.

— И еще намальбручим, когда Тросну возьмем.

— Повеселился немец, хватит. Пора ему пластинку менять.

— И штаны заодно…

— Может, еще разок прослушаем, товарищ капитан? — обратился к Сохину разведчик, крутивший патефон.

— Что, понравилось? — усмехнулся Сохин. — А не надоела она тебе, товарищ начальник патефона?

— Да брось ты эту немецкую радость куда подальше! — посоветовал

кто-то «начальнику патефона». — Ты лучше Жопина заведи!

— Верно, Жопина! Давай еще раз! Душевная музыка.

— Жопина? — удивился я. — Это еще что за композитор?..

— Точно, Жопин! — убежденно заявил «начальник патефона».

— Не может быть.

— Да тут так написано, товарищ лейтенант! — он протянул мне пластинку. На ее этикетке прочел: «Schopin».

— Это же Шопен! — рассмеялся я. — Всемирно известный композитор, гордость Польши.

— Так немцы же поляков за людей не считают, как же они польскую музыку на свои пластинки берут?

— А это не их пластинка, — я вгляделся в этикетку. — Пластинка выпущена в Варшаве еще в тридцать седьмом году. Здесь и фирма обозначена.

— Значит, у поляков гитлерюки хапнули, а теперь пластинка обратно у братьев славян. Все справедливо, братцы! Краденое отбирать надо.

— Они и «Катюшу» нашу к рукам прибрали. Вот она, тоже здесь. Вернули, родненькую…

— Может, «Катюшу» завести?

— Успеем и «Катюшу». Давай сперва Шопена!

И зазвучал Шопен. Шопен на Курской дуге.

А немного погодя, распрощавшись с разведчиками, которые остались коротать время у патефона в ожидании наступления полной темноты, я отправился своим путем. Когда я пришел в батальон, Собченко сказал мне, что поступил приказ быть готовыми к атаке, поэтому лучше будет, если я свои речи через трубу завершу пораньше, еще до того времени, когда с противником заговорят не трубы, а стволы.

Передачу на этот раз я закончил быстро.

Вернувшись на полковой КП, я увидел, что, несмотря на глухой заполуночный час, там бодрствуют. В землянке за столом о чем-то вполголоса совещаются Ефремов и Берестов, поглядывая на вытащенную из планшетки карту, ждет с телефонной трубкой возле уха какого-то сообщения Карзов, набрасывает на себя плащ-палатку, собираясь идти куда-то в подразделение, Байгазиев. Может быть, и меня сейчас с поручением пошлют куда-нибудь? Я вопросительно посмотрел на Карзова. Тот, не отрывая трубки от уха, кивнул мне: сиди, дескать, пока.

Я присел, прикрыл глаза: как говорится, солдат спит, а служба идет. И не заметил, как заснул.

…Сколько я спал? Меня разбудил возбужденный голос Карзова:

— Ну что там? Их слыхать? Порядок! Будьте готовы, ждите команды. — Не выпуская трубки, Карзов взволнованно проговорил, обращаясь к командиру полка и начальнику штаба одновременно: — Сохин — в Тросне!

Все свершилось так, как было задумано. Сохину удалось провести своих людей незаметно между немецкими окопами и выйти к Тросне.

Огородами и садами обойдя ее с запада, откуда немцы не ждали опасности, разведчики и автоматчики проникли в Тросну. Находившиеся в ней немцы штабные, артиллеристы, тыловики и прочие — и представить себе не могли, что русские совсем рядом. Ровно в три ноль-ноль рассветную тишину разорвал треск автоматных очередей, гулкие хлопки гранат. Разведчики и автоматчики, пробегая задворками и переулками, били по окнам, по машинам, стоявшим во дворах и на улицах. Немцы, не понимая спросонок, как же русские оказались в Тросне, в тылу передовых позиций, выскакивали из домов,

охваченные паникой. Кто-то из них пытался стрелять. Но куда стрелять? Определить было трудно. Разведчики, не переставая бить из автоматов и бросать гранаты, перебегали от постройки к постройке, скрывались в высоком бурьяне, которым заросли огороды, появлялись из него вновь.

Бросками, от усадьбы к усадьбе, они стремительно продвигались вдоль села к восточной окраине. Сохин разбил свой отряд на несколько групп, каждая из них старалась наделать как можно больше шума. Захваченным врасплох немцам уже казалось, что значительные силы русских зашли с тыла, окружают… А немцы на переднем крае, заслышав стрельбу за своей спиной, тоже всполошились. Телефонные запросы в Тросну ничего не прояснили: оттуда не отвечали — об этом нам потом рассказали пленные.

Паника из Тросны, как мгновенная инфекция, распространилась на передовые позиции. И в этот момент по ним ударила наша артиллерия. Следом за валом огня устремились батальоны. Обескураженный стрельбой в своем тылу, противник не смог оказать сколько-нибудь организованного сопротивления.

Сохин со своим «ударным отрядом», а за ними и стрелки батальонов продвигались по Тросне. Но с каждой минутой их продвижение замедлялось: противник постепенно приходил в себя, немцы все ожесточеннее огрызались огнем, пытались превратить в укрепление каждый дом, сарай, погреб. Но судьба Тросны была уже решена: более половины ее перешло уже в наши руки. Поддерживая успех нашего полка, к Тросне пошел слева соседний полк нашей дивизии — шестьсот восемьдесят второй, справа, вдоль шоссе, двинулась на Тросну и соседняя дивизия.

Почти весь день двадцать первого июля шел бой за Тросну. Противник изо всех сил старался восстановить положение, вытеснить нас из Тросны. Несколько раз за день он вводил в бой танки. Временами нам приходилось переходить к обороне. Но одной мыслью жили все: выстоять — и вперед!

…Сохранилась книга приказов, отданных по нашему полку в те дни. Отыщем в ней подписанный Ефремовым приказ, в котором участникам боя за Тросну определены те награды, которые командир полка мог давать своей властью, — а мог он, по тогдашнему положению, награждать медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги», кроме того, за подбитые танки давать денежные вознаграждения. Уже лаконичные строки этого приказа могут дать представление, какое мужество и умение было проявлено людьми нашего полка в боях за Тросну. К этим строкам мне хотелось бы добавить несколько слов. В этом приказе упомянуты, например, сержант Чумак и санинструктор Гаврилков. В открытом поле Чумак оказался один на один с шедшей прямо на него «пантерой». Он отбежал в сторону, упал, «пантера» грохотала мимо. Чумак бросил противотанковую гранату, рискуя сам погибнуть от ее взрывной волны — никакой хоть малой ямки, где можно укрыться, он не успел найти. Взрыв оглушил его. На секунду потерял сознание. А когда поднял голову, увидел: «пантера» стоит, скособочившись, одна гусеница сорвана. Гаврилков, немолодой, из запасных, перевязывая в окопе раненых, услышал нарастающий гул мотора и лязганье гусениц. Рядом, на бруствере, лежало противотанковое ружье, бронебойщика только что убило пулеметной очередью из танка. Гаврилков схватился за ружье, передернул затвор, проверяя: заряжено ли? Оказалось заряжено! Танк разворачивался в нескольких шагах, видимо, чтобы утюжить окоп. Гаврилков повел стволом ружья, целясь танку в борт, выстрелил. Танк задымил, но продолжал идти. Однако прошел недалеко — из него густо повалил дым…