Избранное в двух томах. Том второй
Шрифт:
Ночь снова проходит без сна, только короткие полуобморочные провалы, сопровождающиеся кошмарами. Утром она рьяно берется за работу, пытаясь заглушить тоску.
Задав корму ягнятам, Жанель седлает гнедую кобылу и выезжает в сторону далекой Кузгунской степи.
Она хочет пустить кобылу рысью, но вспоминает, что та брюхата, и, боясь выкидыша, едет шагом. С жадной надеждой смотрит вдаль.
Горизонт как будто проясняется, но резкий холодный ветер все с той же неослабевающей силой лижет снег своим жестким языком. Тысячи белых змей, извиваясь и свистя,
Жанель выезжает на косогор, всматривается. В разных местах бескрайнего белого пространства темнеют какие-то пятна. То ли это живые существа, то ли просто кусты тамариска. До рези в глазах она глядит на эти пятна. Ей кажется, что они двигаются.
Вдруг снег светлеет, точно экран в кино. Еще минута, и он — о чудо! — начинает блестеть. Из разрыва туч впервые за трое суток выглядывает солнце. Светлеет и на душе Жанель. Какими бесконечными были эти дни...
Вспомни, вспомни... Вот так же бесконечно тянулись дни в то далекое безнадежное время, и тех дней было не три, а триста раз три. И все-таки солнце выглянуло даже тогда...
Лето и осень сорок пятого обернулись сплошным праздником — возвращались фронтовики. Не проходило дня без пирушек. Скудость быта отнюдь не смущала людей, исчезла и привычная бережливость — все, все выкладывалось на стол. Подчищались закрома ради великой победы и встреч. Все ночи напролет по поселку кружила повеселевшая молодежь.
Услышав, что вернулся очередной герой, Жанель не могла усидеть дома. Она неслышно переступала порог домика, где шел той, но не присоединялась к шумной компании, а незаметно садилась где-нибудь в полутемной передней, с замиранием сердца ловила каждое слово фронтовика — вдруг он назовет имя Коспана.
Соседки, заметив ее, приглашали на кухню:
— Угощайся, Жанель-голубушка. Бог даст, и к тебе скоро придем на той.
А за спиной она слышала сочувственный шепот:
— Надеется горемыка. А что же ей остается? Говорят ведь, что только дьявол живет без надежды.
Так прошли лето и осень. Шла уже зима сорок шестого года. Все реже приходили люди из армии, и все реже выходила из дому Жанель.
И вдруг однажды к ней на работу прибежал соседский мальчишка. Распахнутое пальтишко за его спиной трепыхалось как крылья.
— Суюнши, тетка Жанель! — закричал он еще издалека. — Ликуй!
Сердце Жанель упало. Ноги стали ватными.
— Суюнши, суюнши! Коспан-ага приехал!
Она таким диким взглядом посмотрела на мальчика, что тот отпрянул. Опустилась на саманный дувал.
Не может быть, этого не может быть, это какая-то путаница...
— Ойбай! — воскликнул мальчик. — Тетя Жанель, меня мать послала. Коспан-ага пришел.
Дальше все было как во сне. Не помня себя, она бежала по улице, и все вокруг мелькало крупными рваными пятнами, земля уходила назад, и вдруг все остановилось, замерло. Перед своей калиткой она увидела крупную фигуру в серой шинели, которая медленно к ней оборачивалась.
Потом сон продолжался. Шумно с радостными восклицаниями входили мужчины и женщины в сиротливый
— Да будет долгой радость твоя!
— Что умерло у тебя, то воскресло, что погасло, разгорелось!
— Только одетый в саван не вернется, одетый в рубище возвращается!
Жанель растопила плиту, но больше ей ничего не дали делать. Женщины взяли на себя все заботы: таскали посуду, мясо, муку, бегали в магазин. Подходили все новые и новые люди, крича еще с улицы:
— Неужели правда, что Коспан вернулся?!
Она и сама не могла до конца поверить в это счастье и то и дело поглядывала в открытую дверь — не испарился ли?
Когда народу набилась полная изба, пришел Минайдар. Уже тогда ему перевалило за пятьдесят, но он был еще крепок, сух, в черной бороде ни одной белой ниточки.
Кто-то из женщин шепнул Жанель:
— Иди к мужу. Кайнага сейчас сообщит Коспану про смерть Мурата.
Минайдар не начал, как водится, издалека, он говорил коротко спокойным твердым голосом, словно желая призвать все мужество Коспана.
— Коспан, брат мой, ты пережил то, что нам и не снилось. Ты вернулся прямо из пасти смерти. Ты воскрес из мертвых для горемыки Жанель и для всех нас. Вспомни, как сказано: «Сетуй на свою судьбу, если ты остался позади каравана жизни, благодари судьбу, если ты впереди каравана». Кто сейчас идет впереди каравана? Вряд ли найдешь семью, у которой не сломаны ребра. Что написано в книге судьбы, того не миновать. Но если сломаны ребра, надо беречь хребет.
Коспан, я вынужден отравить твою радость. Будь мужественным. Сломано то копыто, что шло по твоим стопам. В тяжелую годину мы потеряли Муратжана.
Жанель плакала навзрыд, уткнув лицо в фартук какой-то женщины. Она не видела лица мужа в этот момент. Соседки потом рассказывали, что он вскинул голову и посмотрел на Минайдара так, словно хотел остановить падающую на голову саблю. Потом он окаменел, и только одна слезинка дрожала на его лице, словно капля росы на камне. «Ойпырмай, не дай мне бог еще когда-нибудь увидеть такое лицо!»
Той начался и продолжался долго, но странное это было веселье. Когда люди ушли, Жанель и Коспан долго сидели молча, глядя друг на друга. Где они могли найти слова, чтобы выразить свои чувства? Ни один поэт еще не нашел таких слов.
Только тогда, когда они остались с глазу на глаз, Жанель заметила, как Коспан изменился. Темное лицо казалось вырезанным из дерева, плечи потеряли округлость, словно кто-то поработал над ними топором, и вообще весь он был похож на дерево, опаленное огнем. Особенно поразили и насторожили ее глаза Коспана. В них не было и следа знакомого и любимого мягкого, доброго света. Его заменил чужой и далекий, словно бы угольный, но прозрачный блеск. Что это? Память о прошедшей вблизи смерти?
Пять лет разделяли их, и что это были за годы! Когда тридцатилетний Коспан уходил на фронт, в нем много еще было детского, наивного и чистого. Сейчас это был другой человек.