Избранное. Из гулаговского архива
Шрифт:
Над своей прозой А. Баркова работала на ст. Штеровка Ворошиловградской области весной — осенью 1957 г. В настоящее издание включены две повести и рассказ, которые носят сравнительно законченный характер, но именно сравнительно, так как даже в этом варианте о полной обработке прозы говорить не приходится. В рукописях часто встречаются сокращения слов, имен, не всегда соблюдаются правила орфографии и пунктуации. Составители провели определенную редакционную работу в этом плане, однако правка не затронула смысловой части произведений.
Как делается
Восемь глав безумия. — Печ. по АГ. Рукопись — в общей тетради в клетку.
Счастье статистика Плаксюткина. — Печ. по АГ. Рукопись находится в общей тетради в клетку после рукописи «Как делается луна».
Из дневника 1946–1947 годов. — Печ. по АГ. А. А. Баркова пела дневник с юности. Из ее записных книжек стало известно, что юношеский дневник был приложен к первому следственному делу: «В 15–16 лет я спрашивала: „Нет ли в любви инстинкта власти?“ Как жаль, что эту тетрадь у меня забрали при первом аресте» (запись от 25 января 1957 г.).
Дневник Барковой включает в себя философские размышления, суждения о прочитанных произведениях. Вместе с тем из него мы узнаем о бытовой стороне ее жизни, о людях, с которыми она встречалась, о творческих замыслах и многом другом.
Дневниковые записи 1946–1947 гг. Баркова вела в Калуге, где жила под административным надзором с 1939 по 1947 г. после освобождения из карагандинского лагеря (1934–1939). В ноябре 1947 г. Анна Александровна снова была арестована, и этот дневник стал вещественным доказательством к калужскому следственному делу; его ксерокопия хранится в литературном музее Ивановского университета. В настоящем издании подчеркнутые А. Барковой слова выделены курсивом.
Своеобразным дополнением к калужским дневниковым записям является хранящееся в АГ письмо А. А. Барковой к критику, литературоведу П. А. Кузько. Приводим его с небольшими сокращениями.
«2/VI—47 г.
Ну, дорогой Петр Авдеевич, кажется, я все-таки соберусь в Москву. Готовьте вино и елей, вино в особенности. Денег, правда, нет. Вид, правда, ужасающий.
6/VI. А когда соберусь — черт знает. Надо, надо отсюда вообще удирать. А куда и как?
Если бы ближе к Москве, если бы найти какой-ниб<удь> угол где-ниб<удь> в Малоярославце или Александрове (Сев. ж. д.).
Все только „если бы“.
А здесь две перспективы. Подохнуть с голоду или сойти с ума от катастрофического
<…> Сейчас читаю третий том „Истории дипломатии“ (Версальский мир и все вытекающие отсюда последствия). Что ж? История повторяется. Воистину „общество и государство держатся на людской глупости и убожестве. А в этих спорах никогда не будет недостатка“ (Ан. Франс). Прочла „Ивана Грозного“ покойного А. Н. Толстого. Сугубая реабилитация с весьма сугубой задней мыслью. Покойник (не Ив. Грозный, а Толстой) был не дурак и, несмотря на свою барственную толщину — простите за дурной каламбур, — политик очень тонкий.
Рекомендованные Вами статьи и книги, к сожалению, не могу достать. В здешней библиотеке свежих журналов не добьешься. А библиотекарши? Они записывают в ваш листок „Заговор Катилины“, очевидно, удивляясь, почему напечатано столь ошибочно, почему не „Катерины“. А в горестных чертах их лиц преобладает выражение полнейшего отвращения и к книгам, и к читателям. И правильно: умножающий познание умножает скорбь.
До завтра. Завтра отправляю Вам залежавшееся у меня письмо, а это — на днях. <…> Я тоже хочу писать, но только не утопию, а действительность. Но у меня отбиты руки. Э, да что говорить. Не трать, Фома, здоровья — ступай ко дну.
9/VI. Вчера пролила слезу, прочтя в публицистических ведомостях, что мой хороший знакомый артист Царев М. И. получил 2-ю Сталинскую премию. <…>
11/VI. А проливши слезу по поводу чужой премии, я пришла к выводу, что у этого бывшего доброго знакомого следует попросить деньжат. Да ведь большому кораблю большое плаванье. Ну как, напр<имер>, не пропить несколько сотен, а то и тысяч? Подыхающего с голоду человека эти несколько сотен буквально спасли бы. Но „соль земли“ следует правилу Уайльда: необходимо только излишнее.
Не шутя, Петр Авдеевич, скоро подохну. Омерзительное беспрерывное чувство сердечной слабости, одышка, поистине сумасшедший кашель, особенно к утру. Все это усугубляется непрерывным же язвительным холодом. Хоть бы в Москву успеть съездить или вообще перебраться на новое место и там протянуть ноги. В Калуге даже околевать противно. Едва ли, впрочем, я добьюсь комфортабельной кончины.
А уж характер ангельским становится. Тяжело злишься и тявкаешь, как шавка, в очередях, лаешь на работе, рычишь и шипишь в обстановке ежедневного мирного житья. Если Вас я в чем-ниб<удь> в своих письмах задела, извините. Надеюсь, Вам без слов понятно, что особенной тихоструйностью в моих условиях отличаться нельзя. В атмосфере густой матерщины, суетни, злости, нищеты и свинохамства читаю Расина. Пикантное сочетание, вроде торта с хреном.