Избранное. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
И Серафина притопнула и стала хлопать в ладоши вместе с другими ведьмами, и они издали жуткий, свирепый вой, точно когтями разодравший воздух. У сидящего в их кругу Уилла озноб пробежал по коже.
Потом Серафина Пеккала повернулась к самому Уиллу и взяла его раненую руку в свои. Когда она запела в этот раз, он едва усидел на месте — таким пронзительным был ее высокий чистый голос, так ярко горели ее глаза, — но подавил панику, и заклинание продолжалось.
— Кровь! Внемли и стань, как прежде, озером, а не рекою! Не стремись сбежать на волю,
Уиллу казалось, что он чувствует, как все клеточки его тела откликаются на этот призыв, и он тоже мысленно напрягся, веля своей убегающей крови услышать его и повиноваться.
Серафина отпустила его руку и повернулась к маленькому железному котелку над костром. Оттуда поднимался горький пар, и Уилл слышал, как бурлит колдовское зелье. Ведьма запела:
— Шелк паучий, лист дубовый, лебеда и мох олений — все сраститесь воедино, сделайтесь одной стеною, прочной дверью на запоре, станьте крепкою преградой на пути потока крови!
Потом ведьма взяла свой собственный нож и разрезала молодой побег ольхи вдоль по всей длине. Нежная белая древесина заблестела под луной. Ведьма смочила ее дымящейся жидкостью, приложила разрезанные половинки друг к другу и сжала их вместе от корня до верхушки. И ольха снова стала целой.
Уилл услышал тихий вскрик Лиры и, обернувшись, увидел в руках у другой ведьмы зайца, напуганного до полусмерти. Он отчаянно вырывался, задыхаясь и тараща глаза, но ведьма и не думала его отпускать. Сжимая правой рукой его передние ноги, а левой — задние, она повернула обезумевшего зверька животом вверх.
Нож Серафины полоснул по часто вздымающемуся брюшку зайца. У Уилла закружилась голова, а Лира крепко держала Пантелеймона: из сочувствия тоже приняв облик зайца, он брыкался и изворачивался у нее в руках. Настоящий заяц затих — глаза его выкатились, грудь поднималась и опускалась, обнаженные внутренности блестели.
Но Серафина снова зачерпнула варева и накапала его в зияющую рану, а потом закрыла ее пальцами и стала разглаживать мокрую шерстку, пока от раны не осталось и следа.
Ведьма, державшая зайца, бережно опустила его на землю и разжала руки; зверек отряхнулся, повернул голову, чтобы лизнуть себе бок, дернул ушами и принялся жевать травинку, словно вокруг не было ни души. Вдруг он заметил обступивших его людей, стрелой метнулся прочь и, вновь совершенно здоровый, быстро ускакал в лесную тьму.
Лира, которая до сих пор утешала Пантелеймона, взглянула на Уилла и увидела в его ответном взгляде понимание: целебное средство было готово. Он протянул руку; когда Серафина поливала дымящимся зельем окровавленные обрубки его пальцев, он отвел глаза и несколько раз судорожно вдохнул, но не отдернул руки.
Когда рана как следует пропиталась целительным бальзамом, ведьма прижала к ней компресс из трав и плотно обмотала ее шелковой тряпицей.
И это
Весь остаток ночи Уилл проспал крепким сном. Было холодно, но ведьмы засыпали его листьями, а Лира свернулась калачиком у него за спиной. Утром Серафина снова перевязала ему руку; глядя на ведьму, он пытался понять, заживает ли рана, но ее лицо оставалось спокойным и непроницаемым.
После завтрака Серафина сообщила детям о принятом ведьмами решении: поскольку они явились в этот мир, чтобы найти Лиру и охранять ее, они помогут Лире выполнить стоящую перед ней задачу — иначе говоря, помогут Уиллу отыскать пропавшего отца.
Потом они тронулись в путь и долго шли почти без помех. В начале Лира посоветовалась с алетиометром, стараясь задавать вопросы как можно осторожнее, и выяснила, что им следует двигаться в сторону отдаленных гор, которые они видели на другом берегу залива. Поскольку им еще не доводилось подниматься так высоко над городом, они не знали очертаний береговой линии, а горы почти все время прятались за горизонтом; но порой, когда лес редел, а они выбирались на вершину очередного холма, вдали открывалась ровная морская гладь, а за ней — голубой хребет, через который им предстояло перевалить. Отсюда дорога казалась неблизкой.
Они говорили мало. Лира была поглощена наблюдениями за лесными обитателями, от дятлов и белок до маленьких зеленых змеек с ромбовидным узором на спине, а у Уилла едва хватало сил на то, чтобы не отставать, и ему было не до болтовни. Лира с Пантелеймоном то и дело возвращались к нему в своих разговорах.
— Все-таки надо было расспросить алетиометр поподробнее, — сказал Пантелеймон как-то раз, когда они с Лирой, увидев пасущегося на поляне олененка, пытались подкрасться к нему поближе. — Мы же не обещали этого не делать. Сколько полезного можно было бы узнать — и ведь не ради себя самих, а ради него!
— Не говори глупостей, — сказала Лира. — Он сам никогда бы не стал ни о чем спрашивать. Ты просто любишь совать нос в чужие дела, Пан!
— Интересно! Значит, мы поменялись ролями. Обычно это ты суешь нос в чужие дела, а я стараюсь тебя от этого удержать. Помнишь, как было в комнате отдыха в Иордане? Мне ужасно не хотелось туда лезть.
— Как ты думаешь, Пан, если бы мы туда не залезли, случилось бы все это или нет?
— Нет. Потому что Магистр отравил бы лорда Азриэла, и все бы на этом кончилось.
— Да, наверно… А кто, по-твоему, отец Уилла? И почему так важно его найти?
— Вот-вот, и я о том же! Взяли бы да выяснили за одну минуту!
На лице Лиры появилось задумчивое выражение.
— Пожалуй, раньше я бы так и сделала, — промолвила она. — Но мне кажется, я меняюсь, Пан.
— Ну, это вряд ли.
— Ты, может, и не меняешься… Слушай, Пан, когда я повзрослею, ты совсем перестанешь меняться! Кем ты думаешь стать?
— Блохой, надеюсь.
— Я серьезно! У тебя что, нет никаких предчувствий на этот счет?