Избранное. Компиляция. Книги 1-14
Шрифт:
Но настоящая проблема, думает он, выключая фонарик (хотя мог бы, если бы захотел, продолжить чтение в свете постоянно сверкающих молний), заключается в том, что ему надо вернуть книгу в библиотеку. Поэтому он и положил ее в саквояж. Он не вор.
Где-то между этим местом и полем боя Кастера он должен найти почтовое отделение. Логика подсказывает ему, что в лавке мистера Странная Сова должны предоставляться такие услуги — ведь вокруг нее на много миль нет ни одного городка, но ничего подобного в лавке нет. Когда Паха Сапа сказал, что хочет купить большой конверт и марку, мистер Странная Сова смотрит на него — опять, — будто у этого сиу не хватает
Молнии сверкают, грохочет гром, вода в ручейке поднимается, но Паха Сапа спит в сухости и без сновидений в своей хорошо обустроенной импровизированной палатке, и сон его тревожит только хныканье замученных джеймсовских предложений.
В пятницу утром гроза прекращается, небо снова чистое, хотя воздух для начала сентября холодноват. Паха Сапа сворачивает свою стоянку, вывешивает брезент на просушку и идет прогуляться на север вдоль петляющего ручейка.
Его поражает, что, по мере его, Паха Сапы, старения, мир становится меньше. Когда он был мальчиком, до Сочной Травы, до того как в его жизни начались трудные времена, тийоспайе Сердитого Барсука перемещалась от реки Миссури на востоке в страну Бабушки на севере, до Тетонских гор и на запад, потом на юг по реке Плат до Скалистых гор, на юг почти до самого испанского городка Таос, а потом длинной петлей назад на восток через Канзас и Небраску, назад в самое сердце мира около Черных холмов.
Паха Сапа помнит, как выглядела тийоспайе в походе: обычно в целях безопасности их сопровождали еще несколько родов, воины отправлялись на своих пони вперед на разведку, старики и женщины шли пешком, дети помладше играли и убегали далеко в обе стороны от двигающейся деревни, повозки тащили старые клячи и собаки. Нередко они оказывались на вершине поросшего травой холма и видели тысячи бизонов на много миль вокруг. Или же пересекали возвышенность, с которой им открывались горные хребты в туманном далеке, и они знали, что уже скоро, летом, эти белые пики станут их пунктом назначения. Границ в те времена для мира икче вичаза не существовало…
«Потому что твои кровожадные сиу убили или выгнали все другие племена».
Паха Сапа в удивлении останавливается. Голос в его голове звучит громче обычного.
— Я думал, ты ушел.
«А куда мне идти? Да и зачем? А ты зачем идешь туда, куда идешь? Не ради меня, надеюсь. Мне все равно, где ты покончишь со всем этим».
— Я ничего не делаю ради тебя, Длинный Волос.
Раздражающий голос Кастера эхом отдается в черепе Паха Сапы. Он бросает взгляд через плечо, чтобы убедиться, что ни один из местных северных шайенна не слышит, как он разговаривает сам с собой. Но видит только корову на ближайшем холме, она наблюдает за ним с тем спокойным, глупым, доверчивым выражением, которое свойственно жвачным.
«Ну так мы с тобой говорили о том, что вы, сиу, миролюбивые сиу, которые, как наверняка скоро будут утверждать историки, если уже не утверждают, сражались только для того, чтобы защитить свои земли и семьи… мы говорили о том, что вы, сиу, воевали против всего, что передвигается на двух ногах. А к тому же убивали и всех, у кого по четыре ноги. Ваша война была столь же неразборчива, как и ваша старая манера загнать несколько сотен бизонов на скалу, чтобы они свалились вниз, а вы могли насладиться вкусом двух-трех печенок».
Так оно и есть, думает Паха Сапа. Он вынужден улыбнуться. Враг индейцев, этот враг, знает их — знал их — лучше, чем так называемые интеллектуальные друзья-вазичу.
Но, даже молча признавая все это, Паха Сапа понимает, что Кастер не закончил свой бубнеж.
«Когда армия призвала ваших вождей на те первые мирные переговоры в Форт-Ларами в восемьсот пятьдесят первом,[132] вы, сиу, всё говорили о территории, которая принадлежала вам вечно, но на самом деле вы отобрали ее у арикара, хидаста и майданов, когда возвращались из Канады и Миннесоты. Вы хвастливо говорили о территориях, которые вечно принадлежали вам, но на самом деле всего несколькими годами ранее были собственностью кроу и пауни. Вы, сиу, были жестокой, безжалостной захватнической машиной».
— У шайенна мы забрали не всю землю.
«Просто вам не позволили этого сделать, мой краснокожий друг. И потом вы были не прочь объединиться с шайенна и арапахо, чтобы расправиться с пауни, понка, ото, Миссури — всеми более слабыми племенами».
— Они были слабы и не заслуживали ничего иного — только умереть или потерять свои земли. Так в те времена считалось.
«И до сих пор считается, Паха Сапа. По крайней мере, среди нас, бледнолицых. Ты посмотри на этого Гитлера — ты читал о нем, когда мы ездили в Нью-Йорк три года назад. Он знает цену слабости — своей и своих врагов. Но твои так называемые вольные люди природы утратили отвагу и больше уже не могут жить и умирать, как прежде, — жить собственной храбростью, забирая то, что вам нравится, у более слабых, которые не в силах себя защитить. Теперь вы все стали жирными, неповоротливыми индейцами из резерваций, вы носите ковбойские шляпы, работаете на вазичу и ждете подачек».
Паха Сапе нечего ответить на это. Он вспоминает те десятилетия, когда сам работал на пожирателей жирных кусков. Он думает о дерзкой, честолюбивой, непримиримой энергии, которую излучает, вдыхает и выдыхает Гутцон Борглум. И о том, что такими качествами больше не обладает ни один из его соплеменников, включая и его самого.
«Когда Митчелл и Фицпатрик[133] созвали вождей в Форт-Ларами на те первые переговоры в восемьсот пятьдесят первом, им пришлось разбираться с шайенна, убившими и скальпировавшими двух шошонов, которым сами же шайенна гарантировали безопасный проход на тот совет…»
Голос призрака долбит мозг Паха Сапы, словно бур с паровым приводом, — такой звук Паха Сапа слышал чуть не каждый день в последние пять лет своей жизни.
«И когда Митчелл помог уладить это дело, убедил шайенна принести извинения и заплатить шошонам выкуп крови ножами, одеялами, табаком и цветной материей — всем тем, что получили шайенна от бледнолицых в качестве взяток всего несколькими неделями ранее, — шайенна не сдержались и снова оскорбили шошонов на праздновании мирного договора, подав им вареную собаку».