Избранное. Повести. Рассказы. Когда не пишется. Эссе.
Шрифт:
Не замечая оцепенения, с каким слушали его Митя и Оля, Пантюхов постучал ножом по стакану, подзывая Любезного:
— Еще одну порцию сыра… — И вдруг, добродушно поглядев на Митю, засвидетельствовал: — Бородин сердится. А чего ему сердиться? Едешь в университет? Я твоей тетке обещал помочь в этом деле.
— Не нужно мне вашего покровительства! — сдерживая себя и оттого сутулясь, ответил Митя. — Вы судите обо всех по себе и очень цинично… для вашего возраста. И не воображайте, что если вы станете смеяться
Теперь Пантюхов расхохотался до полного побагровения висков и шеи.
— Ох, ты… черт! — пролепетал он, задыхаясь. — Мне ведь то же самое всегда говорила одна знакомая, пока ее не хватила кондрашка!
— Кондрашка — это он, а не она, — густо окая, поправил приятель.
— А? — переспросил начальник автобазы.
— Кондрашка — мужского рода. Надо говорить: «Хватил кондрашка…»
Это были первые слова, сказанные этим человеком за столом, и Оля повернулась к нему. Неужели они так говорят о маме?..
— …А ты говоришь «хватила». Я просто уточняю, — закончил приятель.
Фома Фомич даже рот раскрыл от удовольствия — так понравилось ему это юмористическое уточнение.
— Ну да! Я и говорю, пока она не померла!
— Уйдем, — шепнула Оля.
— Надо только расплатиться. Сейчас.
Не дожидаясь, Оля быстро пошла через пустой зал к дверям, а Митю задержала рука Пантюхова:
— Я заплачу, ты догоняй. Ты на меня не сердись, Бородин. А то можно и так: рискните, женитесь и пошлите всех к черту! И меня тоже. Свадьбу будешь справлять, я тебе транспорт дам… Только не надо драться!
Митя чувствовал, как тянет его Оля за рукав. Когда она успела вернуться? Что-то, помимо его воли, удерживало его возле Пантюхова. Оля и Любезный силой отводили его от стола. Он слышал, точно в тумане, как Оля, обернувшись, бросила Пантюхову:
— Мне стыдно, что мама считала вас родственником!
В вестибюле Митя расплатился с Любезным. Было заметно, что толстяк так озадачен происшедшим, что не считает денег. И для Мити было все равно — лишь бы без сдачи, скорее.
Он догнал Олю на улице.
— Я ни капельки… ни капельки… — Оля хотела, но не могла говорить — так дрожали ее губы. — Я даже рада. Давно пора.
— Ты просто молодчина!
— Я сейчас же к Антониде Ивановне. Я ни одной минуты не хочу ждать. Теперь сама хочу с ней поговорить.
— Лучше пойдем вместе за билетом. Кассы уже открыты. Ты успокойся, Оля. В конце концов все это нелепо и смешно. Как двадцать три лежачих места.
Но что-то странное творилось с ней. И он проводил ее до дверей школы.
Тетя Маша сразу поняла, что Митю грызет совесть. Кончил школу, теперь ему трава не расти! А девочку из-за его вспыльчивости замучают нотациями. Не взглянув
Чтобы не пропустить возвращения Оли из школы, Митя выбрался на балкон. Ждать долго. Он вернулся в комнату, покосился на тетины предотъездные хлопоты, нашел заложенный среди книг задачник и снова вышел на балкон.
Со двора доносился писк младенцев в детских колясках, голоса нянек. Рассеянно поглядывая на коляски, Митя от нечего делать решал задачу: «Самолет вылетает под углом в тридцать градусов со скоростью шестьдесят метров в секунду… Требуется найти…» Он выписывал условия задачи, посмеиваясь в душе над авторами учебника с их допотопными скоростями самолетов.
Когда через часок тетя заглянула в дверь балкона, Митя сказал, разогнув спину и заломив руки над головой:
— А не пойти ли мне в летчики, тетя?
— Места себе не находишь? В летчики из любви к девочкам не идут, — сказала она невозмутимо. — А идут из любви к родине.
И скрылась. Всегда изрекает заповеди — ну и профессия! Через минуту появилась со стопкой выутюженного белья в руках.
— Дожидаешься? Долго ждать, дорогой: Антонида Ивановна заседает с малярами, обеспечивает летний ремонт.
Коли так, надо найти себе дело. Митя расчистил и прибрал балкон. В этих плоскокрыших и бесчердачных домах, которые строились до войны, на балконах вечно растет завал ненужных вещей — дырявых кастрюль, старых плетеных стульев, ненужных досок. С ними надо бороться!
А Оли все не было. И в комнатах тоже скучно. С детства недолюбливал Митя сумерки, когда, кажется, можно еще уговорить тетю, чтобы она отпустила на улицу, но вот уже в чужом окне желтая полоска электричества, все кончено, пора ложиться спать. Давно вышел из такого возраста, а ощущение этого недоброго часа осталось.
Он не выспался сегодня. Какой долгий вечер! С газетой в руках Митя искоса поглядывал на тетю. Сидит, по-домашнему покрыв седую голову черным деревенским платком. Совсем не похожа на учительницу французского языка. Задумавшись, поглаживает кончиком пальца пушистую губу. Вдруг Митя понял: ее ведь тоже беспокоит, что Олю вызвали в школу. Зачем понадобился Антониде Ивановне этот вызов?
— Что же ты молчишь, тетя?
— Что мне рассказывать? — Она усмехнулась и уселась в кресло поудобнее. — Помнишь, как у бабушки Поли, где жил отец после войны, кот масло из лампадки выпил?
— Зачем вызвали Олю?
— Наверно, поговорить по душам.
— О чем?
— Я не знаю, но…
— Догадываешься?
— Тебе лучше знать… А старательный был кот. Конечно, с голодухи чего не съешь.
— Дразнишься?
— Нечаянно, — добродушно сказала тетя. — Что там у нее было с Казачком?