Избранное. Проза. Стихи.
Шрифт:
– Папа, я должна тебе рассказать о моей болезни. Нет-нет, – она поспешила успокоить переменившегося в лице Пауля, – анализы хорошие, и врачи уверяют, что опасности нет. Тем не менее, я настолько слаба, что иногда не могу встать с постели утром. Я перестала ходить в спортзал – там я быстро устаю и не получаю больше удовольствия от физических нагрузок. Я не нравлюсь себе в зеркале. Посмотри сам на моё измождённое лицо. Я не знаю: болезнь это, или скорый конец, но предчувствия у меня нехорошие, – она остановилась, чтобы перевести дух. Но Пауль не дал ей продолжить, он рухнул ей в ноги, схватил дочь за руку и зарыдал.
В этом
– Да что с тобой, отец?! – Она брезгливо отдёрнула руку. – Я ещё пока не умираю! Прекрати сейчас же!
Опомнившись, Пауль остановил рыдания и после нескольких судорожных всхлипов взял себя в руки.
– Я не знаю, что со мной, Гретхен. Это смерть матери, видно, так на меня повлияла. Но, обещаю, я не поддамся больше слабости. И пьяным ты меня тоже никогда не увидишь.
– Слава Богу, – она всё ещё посматривала на отца с недоверием, – так вот, хочу продолжить: я намерена в самое ближайшее время начать долгое путешествие в Европу. Почему долгое? Чтобы излечиться окончательно, либо, чтобы как можно больше впечатлений захватить перед смертью, если уж она не минуема, – она сделала вид, что не заметила, как задрожали губы отца, – я плохо знаю ту часть света, ведь я была совсем маленькой, когда мы сюда уехали. Что бы ты мне рекомендовал? Какие страны, курорты? И какие твои впечатления, личные? Они меня интересуют больше, чем прописные хрестоматийные истины.
Польщенный, Пауль, сделав несколько глотков остывшего чаю, стал рассказывать дочери о том, что знал. Он поведал её о прекрасной Италии, о богатейшем вкладе этой страны в мировую культуру, о Греции, не уступавшей ей в этом. Об изысканности французской кухни и утончённости, особом вкусе французов. О безбрежных жёлтых пустынях Египта и тайнах его пирамид. О заснеженных просторах восточной Европы и загадочной славянской душе.
Но Гретхен прервала его затянувшийся рассказ. Поморщившись (а ведь он и в правду становится сентиментальным), она сказала:
– Видишь ли, папа, не хочу тебя обидеть, но все люди так ли, иначе друг на друга похожи. Это моё твёрдое убеждение. Никаких особых различий в их культурах и в них самих с оглядкой на их национальность я не замечаю. Ну, разве что немцы – особое племя. И в том, что нас погнали в своё время из России под зад, виновато было и сумасшедшее руководство рейха, и ужасные морозы, свалившиеся совершенно непредвиденно.
Она так и казала: нас. Ох молодец, он обожал свою дочь!
– Поэтому больше всего я хотела бы побывать на нашей с тобой великой Родине. Как часто мне снятся вишнёвые сады на юге Германии, склоны Шварцвальда и пешие прогулки возле Боденского озера. Плавные воды Рейна и такие же плавные песни и хороводы нарядных людей на его берегах. Потерять столько народу во Второй мировой! Бросить вызов всему миру! И так быстро восстановиться после войны. Мы принадлежим поистине к великой нации. Я хочу увидеть свою землю и свой народ.
– Но будь осторожной дочка, не забывай, что мы бежали оттуда, и я изменил нашу фамилию и все документы. Не приведи Бог, если это вскроется.
– Не бойся, отец. Я буду осторожна.
На следующий
Сев на рабочее место, она прилежней и быстрей, чем обычно принялась скручивать сигары, не обращая внимания на щебетанье подружек и их пытливые, порой бестактные вопросы.
День прошёл быстро. Вечером, выходя с фабрики, она увидела поджидавшего её Кресса, и сердце её наполнилось радостью.
Они долго гуляли по набережной. Ей не хотелось опять в кафе, где так много шуму.
Кресс рассказывал ей о родителях, о бабушках и дедушках, об их сёстрах, братьях, о своих племянниках, – он отлично знал всю родословную и дружил с самой отдалённой роднёй, многие из которой и сейчас жили в Западной Европе.
Сгущались сумерки. Город благоухал ароматами ночных цветов – мерцающими белым в темноте зелени – и крепкого кофе из окон домов. По улицам плыли звуки чувственной музыки, их мотивы переплетались, создавая не очень стройную, но красивую полифонию. Естественную, как сама жизнь. Или любовь.
– А ведь я на днях улетаю в отпуск, – Кресс на минуту задумался, потом продолжил, – ведь я никогда не был на родине своих предков, в Голландии. А она мне так часто снится в последнее время, словно зовёт.
– Как на днях? Когда? Очень скоро? – Мариетта чуть не заплакала, настолько неожиданной и неприятной показалась ей эта новость.
– На следующей неделе вылетаю из столицы. Уже заказал билеты. Буду лететь через Стамбул, так дешевле. Что тебе привезти из Европы?
– Ах, мне ничего, ничего не надо! Как несправедливо всё это! Вот только-только стоило влюбиться…, – Мариетта осеклась.
Кресс остановился, развернул девушку к себе лицом. Внимательно заглянул в её чёрные, полные слёз глаза. Он увидел в них всё, чего желал: страсть, тоску, любовь, правду.
Он взял её лицо в руки, очень нежно, как цветок, и поцеловал.
– Ты будешь ждать меня?
– Как ты можешь спрашивать о таком? Разве ты до сих пор не понял?
В эту ночь он остался у неё.
– Мы были созданы Богом друг для друга, – миллионы и миллионы раз во все времена повторяют эти вечные слова влюблённые пары, удивлённо рассматривая после долгих объятий и страстных поцелуев любимое лицо напротив. И, вероятно, каждый раз они звучат по-новому.
– Можно было бы рвануть напрямик, в Берлин, но отец просил об осторожности. Придётся посетить этот занюханный Стамбул, что совсем не входит в мои планы, – так думала Гретхен, пристёгиваясь ремнями к креслу самолёта «Турецких авиалиний». Она нарочно летела эконом-классом, – не знаю, к чему все эти глупые предосторожности? Отец стареет, и меры, которые он предпринимает, воистину смешны. Как будто, если меня суждено будет «вычислить» как дочь нациста, этот спектакль маршрутов сможет помочь, – она недовольно поглядывала на вежливую стюардессу, которая с глупым лицом, заученными движениями демонстрировала в проходе то, как надо спасаться, если самолёт грохнется в океан.