Избранное. Том 1
Шрифт:
— Все это, почтенные люди, было в то несправедливое время, когда у одного было десять шуб, а у другого ни одной, у одного десять жен, а у другого и одной не было, — вмешался в разговор Шах-Алим. — Вы знаете, что все мужчины моего рода славились как мастера сапожного дела, ну, а женщины, как и у всех нас, ткали ковры, И вот мой прадед — да будет долгой о нем память! — однажды задремал за сапожным верстаком с шилом в руке. И вот появляются перед ним во сне ангелы и начинают показывать, сколько кому на земле аллах дал радости. А меряют они эту радость ситом. И вот показывают они деду самую маленькую дырку и говорят: «Вот через нее идет твоя радость». Ну, деду моему эта дырка
Меня хлебом не корми, только дай вволю послушать рассказы на гудекане, — недаром я племянник Даян-Дулдурума, целителя мудрого слова.
Не знаю, много ли правды в рассказах моего дяди, но слушать его всегда интересно — очень уж мудро говорит. Он не скажет, например, что без денег и в наше время плохо, а изложит ту же самую мысль по-своему: «Эх, трижды три — девять! Что вы понимаете в деньгах? Вот я каждый день теряю по сто рублей именно потому, что их у меня нет!»
Или, скажем, дядя недоволен кем-нибудь из моих приятелей. Но он и этого не выскажет прямо. Нет, он говорит: «Если скажешь другу: „Идем!“ — а он спросит: „Куда?“ — то с таким лучше никуда не ходить!» И верно, сколько раз я проверял эту истину. Безвольный или ко всему безразличный человек всегда спросит: «Куда?» А объяснишь — еще и не пойдет.
Но не думайте, что мой дядя просто усложняет мысль, нет, он считает, что это самый верный способ довести до вашего сведения свои суждения. Как бы то ни было, я предпочитаю следовать его примеру — ведь одно дело извлечь конфету из красивой обертки, и совсем другое отодрать ее же от слипшейся, бесформенной кучи. Та же самая конфета, по в яркой бумажке кажется гораздо вкуснее.
Я — весь внимание, почтенные посетители гудекана, приятно слушать вас, да не иссякнут ваши речи. Без них стало бы скучно жить, ибо, как говорят горцы, иной хабар бывает слаще хинкала!
— Да что и говорить о прошлом! — вздохнув, обратился к присутствующим на гудекане чарахский певец Абу-Муслим. — Некоторые, наверное, еще помнят, каков был наш старшина по прозвищу «Кто я такой?». Не человек, а сущий дьявол! Каждый месяц он собирал народ на базарной площади и, напыжившись, как индюк, вопрошал: «Кто я такой?» И не успокаивался до тех пор, пока кто-нибудь не ответит, чтобы отвязаться: «Ты наш старшина, поставленный от белого царя!»
Я невольно вспомнил рассказы о таком же самодуре — кубачинском старшине Омар-Ата. Недаром жена Омар-Ата гордилась своим мужем и всем рассказывала: «У меня такой муж, такой муж! Стоит ему напиться и выйти на улицу, как все шарахаются по домам!» И по какой-то совсем уж необъяснимой ассоциации пришел мне на память и мой дядя Даян-Дулдурум, который помнил множество рассказов об Омар-Ата, а Омар-Ата почему-то потащил за собою деда красавицы Серминаз, знаменитого в наших горах поэта Мунги Ахмеда, немало претерпевшего от подлого старшины. Ну, а от деда до внучки и вовсе рукой подать, и потому, как луна входит в ночь, вошла в мои воспоминания Серминаз.
Вы, может, недоуменно спросите: но при чем тут Серминаз, если речь идет о столь отдаленном прошлом? Да в том-то и дело, что в голове моей все вращается вокруг нее, даже если и решил я рассказывать совсем о другом — о ее славном деде, поэте Мунги Ахмеде.
Еще до того, как почтенный Даян-Дулдурум ступил одной ногой в девятнадцатый, а другой — в двадцатый век, кубачинцы стремились к знаниям. И с этой целью они решили открыть в ауле русскую школу… Мой дядя всегда рассказывает об этом историческом факте с превеликим удовольствием, любо
Для открытия этой начальной школы кубачинцы собрали шестьсот рублей, но тут против их затеи выступил сам старшина Омар-Ата, поставленный над аулом русскими властями. «Незачем вам знать русскую грамоту, — заявил он, — приказываю вам читать ясин!» [8]
Тогда кубачинцы решили пожаловаться самому белому царю. Они собрали деньги на дорогу своему прославленному земляку Мунги Ахмеду и попросили его стать их ходатаем перед царем.
Мунги Ахмед знал русский язык, так как побывал и у тульских оружейников, и у златоустовских мастеров чугунного и железного литья, и у палехских мастеров рисунка по дереву. Знал он и грамоту, хотя, может, и не так блестяще, как наши теперешние школьники. И он действительно дошел до царя. Но монарший ответ гласил: «Исполняйте приказ старшины: читайте ясин!» С этой резолюцией, начертанной по-арабски, и отправился поэт в обратный путь.
8
Ясин — заупокойная молитва.
С тяжелым сердцем возвращался он на родину: деньги аульчан были истрачены без толку. На каждом привале доставал Мунги Ахмед прошение с высочайшим отказом и все раздумывал, что же он скажет землякам? И на одном привале взял поэт в руки перо и чернила и самую малость подправил арабскую вязь.
Молва о возвращении Мунги Ахмеда обогнала коня, на котором он скакал, и уже в долине Апла-Ку его встречали и стар и мал, на лицах земляков Мунги Ахмед прочитал горечь и тревогу, а вопрос был один: «Чем же ты утешишь нас в этот мрачный день?»
Мунги Ахмед спешился, поздоровался с земляками и сказал:
— Почему же в мрачный? Я привез вам, добрые люди, ответ царя! — Он вытащил из кармана бешмета бумагу. — Здесь написано: «Исполняйте приказ: по старшине читайте ясин!»
— Что это значит — «по старшине»? — не поняли взволнованные слушатели.
— Это значит, почтенные, что пора убрать старшину с нашей дороги!
И едва сказал это Мунги Ахмед, как у всех вырвался вздох облегчения. И люди бросились в пляс и плясали кто как мог, обнимаясь, выкидывая самые головокружительные коленца…
Теперь уже удивился Мунги Ахмед:
— Что тут у вас происходит?
— А то, дорогой ты наш вестник, — ответил поэту Хасбулат, сын Алибулата из рода Темирбулата, — что мы уже убрали его.
— Кого?
— Нашего старшину.
— Вот это русская школа! — воскликнул поэт, подбрасывая свою потрепанную папаху. — Впрочем, мужчина и в дырявой шапке остается мужчиной, а где вы видели богатого поэта?
Но самое странное, что по поводу смерти старшины Омар-Ата даже следствия не было. Наместник Кавказа лишь приложил к рапорту о смерти резолюцию белого царя, слегка отредактированную в пути поэтом Мунги Ахмедом.
Вот эту историю я и поведал почтенным чарахцам.
Я, конечно, больше хотел бы усладить свое проголодавшееся нутро хорошим хинкалом или пирогами с крапивой, но пока что никто на гудекане и не собирался приглашать меня в гости, никто даже не спросил, устал ли я с дороги. Дядя на моем месте давно бы воскликнул: «А хорошая вещь хинкал!» — и этим тонко напомнил бы, что ему хочется поесть, да и поспать не мешало бы с дороги. Но я не решался намекать на ужин, и пока что мне предстояло послушать веселую песню.