Избранное. Том 1
Шрифт:
— Да не убивал я никого! — взмолился я. — Я же комсомолец! Понимаешь ты, комсомолец!
— Ну, если комсомолец… — как-то неуверенно протянул шофер, включил мотор и рванул с места.
Только через несколько километров смог я вздохнуть спокойно и про себя порадовался, что слово «комсомолец» обладает такой чудодейственной силой.
Рассказывают, что остановил однажды старик на горной дороге «Волгу».
— Да знаешь ли ты, чья это машина? — спросил шофер.
— Не знаю, — отвечал старик, устраиваясь поудобнее на мягком сиденье.
— Это машина самого министра. Выходи!
— Но, но. Не кричи так. Ты
— А кто же ты такой? — спросил шофер, насторожившись.
— Я дед.
— Ну, это я вижу.
— А внук мой комсомолец! Так что ты не слишком-то!.. Министр подождет, а меня довези.
И подействовало…
Шофер мой хотел высадить меня в Кумухе, но я опасался, что сюда могут позвонить по телефону из Балхара, и потому уговорил его довезти меня почти до самого Вачинского перевала. Здесь я рассчитался с ним, как говорится, по-мусульмански: пожелал ему и его жене дюжину сыновей и всем им доброго здоровья. Возможно, он предпочел бы, чтобы в моей по-дружески протянутой руке оказалась рублевка, но, увы, у меня не было ни копейки, а, как говорится, если у человека нет шаровар, — их с него и семерым не стащить.
Конечно, вам смешно: что, мол, за жених, который из путешествия за свадебным подарком приносит домой обыкновенный глиняный горшок… Но сам я думаю иначе. И потому, когда грузовик — да не изотрутся вовек его шины! — исчез за поворотом, я громко воскликнул: «Ну и молодец же ты, Бахадур! Просто чудом спасся!» Действительно, как мудро поступил я, сбежав! Ведь даже самый дорогой подарок ничего не стоил бы в глазах кубачинки, если бы женился я на балхарке! И пусть я много потерял в этом злополучном ауле гончаров, но главное сохранил — самого себя. И значит, в придачу к заурядному глиняному горшку я несу моей Серминаз свое преданное, закаленное в странствиях сердце.
Лакские горы — нечто среднее между суровыми аварскими вершинами и нежным хребтом Юждага. Здесь нет головокружительных пропастей, отвесных скал, похожих на крепостные башни. Нет здесь и зеленых лесистых массивов, подобных тем, что покрывают склоны вблизи моего родного аула Кубачи. Славятся они другим — сочной травой и живописными высокогорными кустарниками.
Я попал сюда в самую чудесную пору года, когда на разрыхленной корнями горной почве зреет на солнцепеке земляника, когда нежны и вкусны стебли и листья щавеля, ганез, панхикана и маленьких фиолетовых колокольчиков, когда так сладок сок рододендронов, качающихся над откосами под легким ветерком.
По изумрудной зелени альпийских лугов, словно тени от облаков, движутся колхозные отары.
Вот и чабаны расположились за бугорком. Как зенитка со сдвоенными стволами, торчит дышлами вверх арба, рядом разбита небольшая палатка, над потухшим костром свисает с треножника черный котел, а сами чабаны сидят в кругу и режутся в карты.
С необъятных степей Прикаспия, где солнце стоит всегда высоко, поднялись на летние пастбища со своими отарами эти загорелые до черноты, мускулистые люди. Нелегок их труд. И пусть теперь на помощь им пришла электрострижка и кочуют они не на своих ногах, а по железной дороге и на машинах, — дело у них все равно нелегкое. Чабан есть чабан — он делит со своей отарой и зной и ненастье, а андийская бурка заменяет ему и дом, и крышу, и постель…
—
— Умножатся, если мы об этом позаботимся, — ответил, не отрываясь от игры, человек с изъеденным оспой лицом.
— Садись, путник, — пригласил меня пожилой чабан, читавший поодаль от других газету.
Но я уже заглянул в их котел и увидел, что он пуст. Не суждено мне было угоститься хинкалом!
— Что это у тебя в мешке? Не зайца ли поймал на Вачинском перевале? — снова спросил пожилой чабан.
— Нет.
— Может, там у тебя бутыль вина?
— Нет.
— Арбуз у него там, арбуз! — оторвался от карт рябой.
— Что вы, какой арбуз в это время года? — возразил я, недоумевая, почему так дружно все засмеялись.
— Ты что, не знаешь, что ты в лакских горах? — сквозь смех проговорил пожилой.
— Ну и что же? При чем здесь арбуз?
— А вот при чем. Лакцы издавна славятся своей хитростью. И вот поселился здесь один горец с Юждага, и довели его лакцы до того, что пришлось ему бежать на родину без оглядки. Бежал он через бахчу и решил поживиться у своих недругов арбузом. Выбрал самый большой, запихнул в мешок и двинулся дальше. Вечером, уже в долине, собрался поужинать, достал из мешка арбуз, разрезал и глазам своим не верит: в нем сидит, скорчившись, маленький лакец…
Я подумал, что неплохо бы заглянуть, не скрывается ли в моем горшке какой-либо балхарец. И, поняв, что, кроме этой истории, чабаны ничем меня не угостят, стал прощаться.
— Подожди, вечером у нас будет хинкал, — удерживал меня пожилой, очень достойный, по-моему, человек.
— Нет, я спешу. Вот газету я бы взял у вас почитать.
— Бери, только они вчерашние.
— Ничего, я и позавчерашних не видел! — ответил я, прощаясь с чабанами.
А когда позже развернул газету, то сразу напал на портрет моего дяди Даян-Дулдурума и фотографию богато украшенного рога для вина. Под снимком была заметка Алхилава, в которой говорилось, что этот рог — дар знаменитого мастера Даян-Дулдурума его далекому итальянскому другу Пьерро Сориано.
Я положил газету на обочине и придавил камнем: может, кто из путников еще не читал вчерашних газет. Но едва отправился дальше, как увидел впереди на дороге какое-то странное существо. Я пошел быстрее и вскоре обнаружил, что это был обычный человек — две ноги, две руки, одна голова. Но шел он не на ногах, а на руках, головой вниз. На одной ноге у него была надета шапка, на другую подвешена полевая сумка. Я догнал этого странного путешественника, оглядел его со всех сторон. Он шел, не обращая на меня внимания, но вдруг громко объявил:
— Сто пятьдесят! — И, остановившись на одной руке, другою снял с ног шапку и сумку, затем перевернулся в воздухе и оказался на ногах.
И кто бы, вы думали, передо мной стоял? Да-да, именно он, тот самый злосчастный Сугури, с которым мы однажды завтракали у родника на Юждаге.
— В добрый час! — приветствовал я его.
— Добрый, добрый! — воскликнул он, узнав меня. — Вот так встреча!
— Рад тебя видеть! Значит, в космос не улетел и в Каспии не потопул?
— И даже с ума не свихнулся. Так что не бойся. Ты, я вижу, струхнул, когда я на ноги встал. А ведь я теперь каждый день делаю по сто пятьдесят шагов на руках!